– Эй! – крикнул позади меня мужской голос. Шофёр?
– Вернись! – крикнул другой. Твидовый костюм?
Но у нас как будто выросли крылья.
Шалтай-болтай
Увы, к тому времени, когда мы добежали до второго поля, наш прекрасный план бегства дал трещины. Элли ныла, жалуясь на жару, коровьи лепёшки и чертополох. Сидни просто ныл.
В основном он ныл и пел одновременно.
– Салтай-болтай сидел на стене, – но поскольку Сидни знал только одну строчку, Шалтай-Болтай так с неё и не свалился.
Хорошо, что пингвины не умели петь.
– Сделай хоть что-нибудь, чтобы он перестал, – пожаловалась Элли.
Сорвав пригоршню пушистых головок одуванчиков, я дала их Сидни. Тот начал мять их в руках, однако это успокоило его лишь на миллисекунду.
Мы брели дальше.
Элли вручила мне коляску. Я поняла, почему она не хотела её толкать. Земля была сплошь в мусоре, камнях и грязи; крошечные колёса застревали и забивались травой.
Так далеко не убежишь.
Вскоре я махнула рукой и перестала очищать колеса. Тем более что Сид, сидя у меня на руках, крошил головки одуванчика мне за ворот.
Я оглянулась назад. Нет, этой жирной туше ни за что не перелезть через стену, сколько бы мужчин в твидовых пиджаках ей ни помогали. А вот насчёт её дружка-шофёра я бы не стала зарекаться. Кто знает, вдруг он уже сидит где-нибудь за живой изгородью и следит за нами?
– Давай, Элли, остался последний бросок.
– Скарлет, может, сделаем небольшую передышку?
Я отрицательно мотнула головой, и она послушно побежала за мной.
Добравшись до города, мы переулками петляли до самого дома Элли. Он был ближе, чем мой дом.
– Что, если твой отец не вернулся? – крикнула я.
Но он вернулся. И даже открыл нам дверь.
– Я уже начал волноваться, что с вами что-то случилось! И даже собирался отправиться на поиски.
Он пристально посмотрел на нас. Сидни ревел белугой, а его коляска обросла побегами живой изгороди. Элли выглядела не намного лучше. Её ноги были сплошь в красных пятнах и следах от укусов крапивы; в волосах застряли листья.
Её идеальные розовые босоножки были уже не идеальными. И никакие не розовые. Скорее цвета коровьей лепёшки.
– Что стряслось? – спросил дядя Дерек.
– Мы заблудились, – выпалила я.
– Мы хотели срезать путь, – добавила Элли.
– Свалился во сне, – заявил Сид.
Альбом
Сидни был внизу – смотрел с дядей Дереком в гостиной мультики и уплетал за обе щеки булочки с сахарной глазурью и джемом. Дядя Дерек наверняка пожалел об этом, как только Сид вытер руки о диван. О белый диван.
Мы были в спальне Элли, хотя попали туда не сразу. Дядя Дерек замучил нас вопросами, пока стирал грязь с наших туфель, многозначительно на нас глядя. Но Элли сохранила стойкость духа, я тоже ничего не сказала. Сид же просто не понял, что случилось. Поэтому мы без опаски разложили на полу бумаги, которые забрали из шкафчика в Фазекерли-Холле.
Альбом с вырезками, вот что это было. Листы чёрной бумаги с наклеенными на них снимками и газетными вырезками, начиная с 1985 года. Впрочем, были здесь и другие вещицы: красивые этикетки, круглые подставки под пиво, марки, упаковочная бумага из других стран. Я пролистала страницы, не читая, просто рассматривала картинки.
Внезапно моё внимание привлёк счёт из ресторана. Пицца «Маргарита» с оливками, грибами и каперсами. Я всегда заказываю себе такую.
Вот это совпадение!
А вот квитанция за двенадцать пар чёрных носков. Я прищурилась и, хотя была в спальне Элли, почти увидела папу. Он всегда носил чёрные носки.
Чёрные носки с коричневыми туфлями.
Чтобы не чувствовать запах стирального порошка, я затаила дыхание и сосредоточилась.
И увидела, как он входит в нашу парадную дверь. В руках у него букет цветов, жёлтых, в красивом белом кружевном целлофане. Я почти почувствовала их запах. Папа в коричневых туфлях, куртке, джинсах. Он улыбается. Или даже смеётся. Подсвеченные солнцем, его курчавые волосы образуют вокруг его головы ореол, но я вижу его глаза, яркие и пронзительные на его тёмном лице.
Он что-то говорит, но я, охваченная собственным волнением, ничего не слышу. Я так давно ждала этого момента; должно быть, это мой день рождения. Затем в кадре возникает мама. Она бросается к папе, и они обнимаются, и эту картинку заливает ослепительный солнечный свет.
А затем картинка исчезла.
Мне было одновременно и радостно и грустно. Как будто папа побывал здесь. Я попыталась вернуть воспоминание, вернуть папу в комнату, но – увы! – он больше не появился, и я вернулась к альбому.
К другой странице была приклеена обёртка от пирожка с джемом – из коричневой бумаги, слегка жирной на ощупь. Рядом – три билета, три маленьких зелёных отрывных билета на паром в Корнуолле. Двое взрослых и ребёнок.
Я потерла их указательным пальцем. Сейчас они были плоскими, но когда-то слегка волнистыми, потому что вылезли из допотопного билетного автомата, который тренькает, как велосипедный звонок. Я закрыла глаза и прислушалась.
Чтобы получить билет, нужно повернуть ручку автомата дважды. Я вновь перенеслась к треугольнику воды, между чёрными нависающими ветвями. Я смотрю вверх, как будто я сижу в коляске. Я вижу мамино спортивное пальто и папины ноги, мне холодно, и у меня под ногами урчит и подрагивает мотор. Пахнет машинным маслом, морем и пирожками…
– Эй, ты только взгляни! – воскликнула Элли.
Я вздрогнула. И вернулась в провонявшую стиральным порошком спальню Элли с кучей мягких игрушек и розовыми подушками.
Она тыкала в альбом, указывая на большую газетную вырезку.
– Скарлет, посмотри на это!
Я пробежала глазами по словам, но ничего не поняла.
Нет, конечно, такие слова, как «изумруд» и «гангстеры», невозможно не заметить, но мне они были просто не интересны. Куда интереснее всё то, что касалось папы, то, что он оставил на память о себе в этом альбоме. То, что тотчас пробуждало воспоминания о нём и что могло больше поведать мне о нём самом.
В эти мгновения мне очень не хотелось, чтобы он был шпионом.
В отличие от Элли.
– Послушай, если не хочешь читать сама, давай я прочту: «Изумруд «Федора», пятый по величине из когда-либо найденных и безупречный во всех отношениях, сегодня вечером вновь вернулся на хранение в Королевское казначейство её величества. Считается, что он был украден во время Второй мировой войны, когда был взят на очистку. Согласно слухам, изумруд перевозили в Берлин, Париж, Рим и Москву, пока в 1980 году его след полностью не затерялся. Считалось, что, в конце концов, изумруд попал к узбекским гангстерам в качестве платы за оружие. Однако близкие к казначейству источники утверждают, что благодаря тайной операции драгоценный камень удалось вернуть, и отныне он хранится в Лондоне под вооруженной охраной». Это твой отец!
