Автор неизвестен
Моя бабушка Виктория знала меня лучше, чем я сам. Когда мне было примерно семь лет, я хотел стать пастором. Бабушка, которая всю жизнь принадлежала к пятидесятникам
[48], поддержала мое стремление. Она даже купила мне голубой костюмчик, чтобы я хорошо смотрелся, когда читал в нашей гостиной стихи из Библии. Мы называли его «облачением пастора».
Я обожал бабушку и больше всего на свете боялся ее расстроить. Когда мне было шестнадцать, моя нетрадиционная сексуальная ориентация перестала быть секретом, но я знал, что единственным человеком, которому я никогда не скажу об этом, была бабушка. Она бы просто не пережила этого, а я не пережил бы нашей с ней ссоры.
Набожность Виктории была хорошо известна во всем Палмере, маленьком городке в штате Аляска. Она придерживалась строгих правил, и невозможно было угадать, что могло ее прогневать. Однажды кто-то спросил, почему она играла на бубне во время протяжных церковных песнопени, – она никогда больше не взглянула в сторону этого человека. Если друзья обижали ее, она вычеркивала их из своей жизни навсегда, даже если дружба длилась десять или двадцать лет. Я обычно узнавал об этих разрывах намного позже, совершенно случайно.
– Бабушка, – спрашивал я, – как поживает Филип?
– Бог его знает, – отвечала она.
Эта кодовая фраза означала, что они больше не общаются, а следовательно, и говорить больше не о чем.
Когда я учился на первом курсе колледжа, я понял, что больше не могу скрывать свой главный секрет от бабушки. Ранней весной я бродил по студенческому городку, подбирая слова, чтобы все рассказать. Я присел отдохнуть под большим дубом и подумал, что, может быть, стоит позвонить бабушке по телефону, но мое сердце начало бешено биться в груди, к горлу подступила тошнота. Если при одной только мысли о предстоящем разговоре у меня начинала кружиться голова, что случится, когда бабушка будет слушать меня на другом конце провода?
Вдруг меня осенило – я решил написать письмо. Бабушка часто писала мне письма, только за первый семестр моей учебы в колледже я получил их семь. Она всегда выбирала бумагу большого формата в широкую линейку и обычно писала только с одной стороны листа, всегда красной ручкой. Листы в конверте были сложено втрое, так что он получался довольно пухлым, а сверху был запечатан скотчем.
Мне нравились эти письма, хотя, признаюсь, не все из них я дочитал до конца. У бабушки был витиеватый наклонный почерк, поначалу каждая буква была тщательно выписана. Но к третьей странице у нее уже не хватало терпения, и слова слипались вместе, превращаясь в непонятные загогулины, которые я не мог разобрать. Но это было не важно. Я наперед знал все, о чем она мне скажет: что нужно любить Бога, семью и хорошо вести себя с учителями. Каждое свое утверждение она подкрепляла цитатами из Библии.
В начале своего письма бабушке я рассказал ей, с какими хорошими ребятами я познакомился в колледже и какие замечательные у нас учителя. Затем сказал, что люблю ее и благодарен за то, что она занималась моим воспитанием. А на последней странице написал: «Именно из-за любви к тебе я чувствую, что должен признаться – я гей. Я понял это уже давно и рассказываю тебе об этом, потому что мне важно быть с тобой честным. Не хочу, чтобы между нами вставала ложь, и надеюсь, что это не скажется на наших отношениях». Сложив три листа так же, как это делала бабушка, я запечатал конверт.
Два дня я не находил себе места. Я представлял, как бабушка отправляет меня в исправительный лагерь или отвечает мне цитатами из Библии, в которых нетрадиционная сексуальная ориентация порицается как грех. Или, зная мою склонность к науке, отправит мне вырезки из журналов, доказывающих, что гомосексуальность противоречит законам эволюции. Сердце сжималось от наиболее вероятного варианта: бабушка просто перестанет со мной разговаривать. И когда кто-нибудь спросит, как у меня дела, она сухо скажет свое: «Бог его знает».
Я опустил письмо в почтовый ящик перед студенческим общежитием. Ранним утром он был еще пуст, и я услышал, как конверт звякнул о металлическое дно. На мгновение мне захотелось вытащить его обратно, но я себя остановил.
Коричневый конверт от бабушки пришел несколько недель спустя. В этот раз он был плоским и легким.
Я присел под тем же дубом в студенческом городке, под которым писал письмо бабушке. Сердце бешено колотилось. Верхнюю кромку конверта я сорвал резко, как лейкопластырь, и вынул содержимое. Внутри все похолодело.
В конверте оказались фотографии. Вот мой пятый день рождения, все лицо уляпано в торте, рот до ушей. Здесь мне шестнадцать, я отрабатываю удар справа. А вот в тринадцать я играю на бубне. Всего два десятка фотографий, без какого-либо объяснения.
Она больше не хотела меня знать. Эта была первая порция «Бог его знает», адресованных мне.
Я еще раз опустил руку в конверт и нащупал клочок бумаги. Это была тоненькая полосочка, похожая на те, что кладут внутрь печенья с предсказаниями. Красные завитушки сливались в слова. “Yo te amo mucho, mucho”. Я тебя очень, очень люблю.
Я рассмеялся.
Сидя под дубом, я снова принялся рассматривать фотографии. Бабушка видела меня в каждое из запечатленных на них мгновений: когда я произносил слова по буквам на детском конкурсе, ходил на концерты, участвовал в соревнованиях по теннису. Я перемешал все фотографии и почувствовал, как она говорит мне: Я любила тебя тогда, и тогда, и тогда, я люблю тебя и сейчас.
На глаза навернулись слезы. Я ожидал, что бабушка будет искать любые аргументы, чтобы показать мне, насколько ей противен мой выбор. Она могла сказать много чего, но из всех возможных вариантов выбрала любовь.
Зацепы в жизни
Одно из величайших открытий человека и один из величайших для него сюрпризов – обнаружить, что он может сделать то, что, как ему казалось, никогда сделать не удастся.
Генри Форд
Был конец мая, и мы отмечали День поминовения во дворе дома наших друзей. Дети резвились на лужайке, а взрослые болтали о своем и потягивали прохладительные напитки. Мы только что справились с барбекю, когда хозяин дома объявил, что всех ждет сюрприз. Большой грузовик сдал назад на длинной узкой дорожке, ведущей к дому. Все взгляды были прикованы к машине. Взрослые и дети с любопытством наблюдали, как водитель вышел, вытащил какое-то оборудование и механические приборы – и перед нами вырос мобильный скалодром.
Стена была толщиной примерно 3,5 метра, из серого обработанного пластика, проемы-зацепы для ног, казалось, уходили в высоту не меньше чем на сотню метров. Ребятня, сгорая от нетерпения, сразу выстроилась в очередь. С абсолютным бесстрашием, свойственным почти всем детям, они забирались на вершину и звякали в колокольчик, висевший на самом верху. Опасаться было действительно нечего: все были крепко привязаны страховкой. Три человека могли одновременно лезть и переговариваться между собой. Немного погодя взрослые тоже набрались смелости и попробовали «покорить вершину».
