А между тем силы Вермахта продолжали таять: в ротах оставалось всего по тридцать-сорок солдат, в танковых батальонах – по пять-шесть машин. Из сорока пяти – пятидесяти, бывших всего месяц назад… И это ещё хорошо! Генерал Гудериан, например, горько сетовал, что в июне-июле у него имелось в подчинении более тысячи панцеров (и ещё сто пятьдесят он получил в ходе наступления), а теперь во всей 2-й танковой армии – а это целых пять танковых дивизий! – условно пригодными можно было считать не более ста пятидесяти машин. Значит, тысяча уже куда-то бесследно исчезла, испарилась, растаяла на бескрайних русских просторах.
Нельзя было сказать, что германские воины совсем уж пали духом, нет, они всё ещё держались, тем более что видели перед собой конкретную цель – Москву, но каждый следующий шаг давался им намного сложнее предыдущего. Всё труднее было заставить себя выйти из тёплой избы на мороз и заступить на ночное дежурство. Пехотинцы вынужденно держали затворы винтовок в карманах брюк, ближе к телу, и вставляли их только тогда, кода бой уже начинался. Иначе смазка загустеет, и стрелять будет совсем невозможно. По этой же причине пулемётчики прихватывали с собой в окопы нагретые на печи кирпичи – но не для себя, а для своих MG.34, чтобы те оставались в рабочем состоянии. Не дай бог, начнётся русская атака, а «машинка-ка» не работает, не строчит.
И всё чаще немецкие солдаты, особенно из молодых, недавно прибывших на фронт, с криком отчаянья бросались на снег: «Всё, больше не могу!». И бились в истерике. Конечно, этих слабаков и истериков поднимали, приводили в чувство (большим глотком шнапса или же хорошим пинком от фельдфебеля) и гнали в обратно в строй. Но факт оставался фактом – сражаться становилось всё труднее. И для техники, и для людей.
* * *
Командующий группой армий «Центр» фельдмаршал Федор фон Бок решил лично посмотреть на Москву. Другие высшие офицеры уже видели её, а он ещё нет. Кортеж, состоящий из трёх машин, рано утром выехал на передовую. Впереди шёл бронетранспортёр с солдатами и пулемётом, за ним – легковушка самого фон Бока, затем – грузовик с двадцатью автоматчиками. Двигались к Ново-Петровскому, взятому недавно германскими войсками (правда, с большим трудом и огромными потерями). Это была самая близкая точка, чтобы увидеть (хотя бы издалека) большевистскую столицу.
Возле села Ново-Петровского находился штаб 10-й панцерной дивизии, оттуда фельдмаршал в сопровождении генерала Фишера думал прибыть в 7-й танковый полк. А дальше – уже пешком, на артиллерийский наблюдательный пункт, крайнюю точку дивизии на передовой.
День выдался хороший – светлый, ясный. Морозный воздух приятно бодрил, солнце бледным пятном пробивалось сквозь синеватую дымку, по земле же бежала лёгкая позёмка. Была, правда, опасность угодить под русский авианалёт, но немецкие истребители с самого утра часто бороздили небо – прилежно выполняли свою работу.
Снега за несколько дней на шоссе навалило прилично, но его уже укатали, и дорога была более-менее ровной, даже гладкой. Ямы и ухабы засыпало, занесло, грязь наконец-то совсем заледенела, ехать стало приятно – почти как по германскому автобану. Конечно, ширина автомагистрали была совсем не такой, как следовало бы, да и повороты слишком частые, почти нет прямых отрезков, но в общем и целом – прилично, можно даже ехать на хорошей скорости.
Кортеж без проблем достиг Ново-Петровского, где, несмотря на тяжёлые бои, обстановка была достаточно спокойной, и подрулил к штабу дивизии. Настроение у фельдмаршала Федора фон Бока было хорошее: русские постепенно отступали, германские войска, наоборот, двигались вперёд, это можно было считать удачей. И даже неким знаком – после целого ряда досадных поражений. Вынужденная сдача плацдарма у Скирманова, упорные бои за Калинин, стоившие 9-й полевой армии немалых потерь, особенно в живой силе и технике, бестолковое топтание Гудериана под Тулой – всё это перед близостью Москвы теперь меркло и отходило на второй план.
Фон Бок верил, что наконец (дай Бог!) появилась возможность (пусть и очень небольшая) скоро прорваться к большевистской столице и завершить операцию «Тайфун». А вместе с ней – и все военные действия в этом году. По крайней мере, он очень на это надеялся. Осталось всего несколько десятков километров! Это же совсем ничего для тех, кто прошёл уже более тысячи – от западной границы СССР до Москвы. За спинами его солдат и офицеров остались бескрайние леса и топкие болота Белоруссии, огненные дороги Смоленска, Брянска и Вязьмы, неприступные рубежи под Можайском и Малоярославцем. И вот уже – сердце России.
«Всё решит последний батальон, – думал Федор фон Бок, – именно он обеспечит победу». Он писал об этом и Главкому сухопутных войск фон Браухичу, когда просил резервы, и начальнику Генштаба ОКХ Гальдеру, и даже самому фюреру. Нельзя сейчас останавливаться, надо идти вперёд, и только вперёд! Генерал-фельдмаршал свято верил: даже рота, поднятая в атаку храбрым лейтенантом, может решить исход битвы.
Единственное, что тревожило его, так это где взять ту самую роту? Он собрал уже всё, что мог найти, задействовал все ресурсы, кинул в огонь даже 255-ю охранную дивизию, несмотря на активные (и очень неприятные!) действия партизан в тылах группы армий «Центр». Но этого всё равно было мало. Перелома пока совсем не чувствовалось. Фельдмаршал настойчиво просил (и даже требовал!) от фон Браухича и Гальдера хоть какого-то пополнения для своих измотанных, обескровленных, истощённых армий, но не получал его.
Но надежда на скорую победу всё ещё жила – несмотря на не слишком-то оптимистичные доклады командующих армиями. Сил уже почти не осталось, движение вперёд измерялось лишь несколькими километрами в сутки – и это ещё отлично! Однако, как считал фон Бок, останавливаться всё равно нельзя. Несмотря ни на какие потери. Топтание на месте – это верное поражение. Он знал: взятие Москвы станет венцом его военной карьеры. И он мечтал стоять на Мавзолее рядом с фюрером и принимать победный марш германских войск на Красной площади.
Фон Бок всегда был амбициозен, с самой ранней юности, хотел сделать блестящую военную карьеру. И сделал её: шёл вперёд, взбирался всё выше и выше по армейской лестнице. Но при этом, надо отметить, достигал всего сам, за счёт своего усердия и таланта. Никогда – за счёт подковерных интриг или предательства. Почти все знакомые и сослуживцы считали его сухим, чёрствым, даже бездушным человеком, это было отчасти правдой. Фон Бок пожертвовал всем ради одной цели – славы полководца. И добился-таки её.
Теперь, после более чем сорока лет службы и многочисленных побед, его по праву считали выдающимся военачальником, гордостью Рейха. Он находился на самой вершине своей карьеры: генерал-фельдмаршал, командующий крупнейшей на Восточном фронте (и, пожалуй, во всей Европе) военной группировкой. Его уважали все: и генералы, и обычные офицеры, и простые солдаты (что было для него очень важно), с его мнением считались в германском Генштабе.
Оставалось сделать лишь самый последний, завершающий шаг – стать покорителем Москвы. И тогда его имя будет навсегда вписано в историю Германии, Европы и даже, пожалуй, всего мира. А почётное место во всех военных энциклопедиях и справочниках он уже давно себе обеспечил.
