Все события развивались в соответствии с директивой Ставки.
Восстановленные купюры из авторской рукописи
Наше внимание уделялось скорейшему продвижению на запад, чтобы надежно обеспечить от возможных ударов с севера войска 1-го Белорусского фронта, особенно его танковые армии. О событиях на участке 3-го Белорусского фронта официальных сообщений у нас не было, но доходили слухи, что там наступление развивается медленно. И если проводимые Ставкой до этого крупные наступательные операции, в которых участвовало одновременно несколько фронтов, можно было считать образцом мастерства, то организация и руководство Восточно-Прусской операцией вызывают много сомнений. Эти сомнения возникли, когда 2-му Белорусскому фронту Ставкой было приказано 20 января повернуть 3, 48, 5-ю гвардейскую танковую и 2-ю Ударную армии на север и северо-восток для действий против восточнопрусской группировки противника вместо продолжения наступления на запад. Ведь тогда их войска уже прорвали оборону противника и подходили к Висле в готовности форсировать ее с ходу.
Полученная директива фактически в корне меняла первоначальную задачу фронту, поставленную Сталиным в бытность мою в Ставке. Тогда ни одним словом не упоминалось о привлечении войск 2-го Белорусского фронта для участия совместно с 3-м Белорусским фронтом в ликвидации восточнопрусской группировки войск противника. И поскольку основной задачей фронта было наступление на запад в тесном взаимодействии с войсками 1-го Белорусского фронта, то и основная группировка войск фронта была создана на левом крыле фронта (48-я, 2-я Ударная, 65, 70, 49 и 5-я гвардейская танковая армии). По полученной же директиве основной задачей ставилось окружение восточнопрусской группировки противника ударом главных сил фронта на север и северо-восток с выходом к заливу Фриш-Гаф. Вместе с тем от прежней задачи – взаимодействия с 1-м Белорусским фронтом на фланге – мы не освобождались и вынуждены были продолжать наступление на запад, имея на левом крыле всего две армии. С этого момента началась растяжка фронта, так как большая часть наших сил наступала на север и северо-восток, а меньшая на запад.
Это впоследствии привело к тому, что из-за быстрого продвижения к Одеру 1-му Белорусскому фронту пришлось растягивать свои войска для обеспечения с севера своего обнажавшегося фланга, поскольку левое крыло нашего фронта отставало в продвижении на запад. А это произошло потому, что нашему фронту пришлось выполнять в этот период две различные задачи. И прав был командующий 1-м Белорусским фронтом Жуков, упрекая меня за отставание войск и невыполнение задачи по обеспечению фланга его фронта.
Я уверен, что он в то время понимал необоснованность своей претензии к нам и предъявлял ее лишь для того, чтобы подзадорить меня. Возникали такие вопросы: почему Ставка не использовала весьма выгодное положение войск 2-го Белорусского фронта и не совместила удар войск 3-го Белорусского фронта с ударом нашего фронта, нанося его примерно с ломжинского направления, с юга на север, в направлении на залив Фриш-Гаф. В данном случае сразу же следовало бы этому фронту включить в свой состав войска 50-й и 3-й армий с их участками. Генеральный штаб не мог не знать о том, что наиболее сильные укрепления в Восточной Пруссии были созданы в восточной и юго-восточной ее частях. Кроме того, сама по себе конфигурация фронта подсказывала нанесение удара именно с юга на север, чтобы отсечь Восточную Пруссию от Германии. К тому же удар с этого направления было легко совместить с ударом, наносимым войсками нашего фронта. Такое решение облегчило бы прорыва фронта противника в самом начале операции…
Непонятным для меня было и затягивание усиления 2-го Белорусского фронта войсками из резерва Ставки за счет 3-го Белорусского фронта после того, как решением той же Ставки четыре армии (три общевойсковые и одна танковая) были повернуты на другое направление и втянулись в бой с восточнопрусской группировкой.
Неужели даже в той обстановке Ставка не видела, что оставшимися силами фронт выполнить прежнюю задачу сможет? А ведь я лично дважды беседовал по этому вопросу по ВЧ с Антоновым. И совсем уже непонятным было решение Ставки о передаче вообще всех четырех армий – 50, 3, 48 и 5-й гвардейской танковой – 3-му Белорусскому фронту в самый решительный момент, когда войскам 2-го Белорусского фронта предстояло, не задерживаясь, преодолеть такой сильный рубеж, каким являлась Висла в ее нижнем течении. После того как войска нашего фронта вышли к морю у Элблонга (Эльбинга) и к заливу Фриш-Гаф, отрезав восточнопрусскую группировку противника, отразили все попытки этой группировки прорваться на запад, достаточно было прикрыть это направление 50-й и 3-й армиями, передав их 3-му Белорусскому фронту, 5-ю же гвардейскую танковую и 48-ю армии нужно было немедленно освободить, оставив их в составе нашего фронта для продолжения действий на западном направлении.
Такую задачу Ставка нам опять-таки поставила, а войска не возвратила, зная заранее, что теми силами, которые остались в составе нашего фронта, эта задача выполнена быть не может…
Комментарий Ариадны Рокоссовской
Из-за перевода на 2-й Белорусский фронт прадед не смог принять участие в освобождении столицы Польши. А ведь Варшава – его родной город. Там прошли его детство и юность, там он учился в школе, там на Брудновском кладбище похоронен его отец Ксаверий Рокоссовский. Там же – где-то в дыму и огне восстания – находилась его родная сестра Хелена, которую он не видел с 1915 года и о судьбе которой ничего не знал.
Хелена Рокоссовская до и во время войны служила экономкой у ксендза Станислава Тшечака, помогавшего прятать от нацистов детей из еврейских семей. За это 8 августа 1944 года нацисты расстреляли его во дворе костела Святого Яцка. Хелена была контужена во время восстания, но ей удалось спастись, спрятаться в небольшом городке неподалеку от Варшавы. Когда – уже глубокой осенью – его освободили советские войска, она подошла к одному из офицеров и спросила: «У вас служит мой брат?» Перед самым Варшавским восстанием кто-то показал ей варшавскую листовку, в которой говорилось, что «Рокоссовский ведет свои войска…». «Возможно. В Красной Армии много поляков», – рассмеялся офицер. «Да, но только мой брат, по-моему, высокий командир», – сказала Хелена. Офицер спросил ее фамилию и, услышав, что речь идет о Рокоссовском, скорее всего, не поверил. Но на всякий случай записал ее имя и адрес.
Можно представить себе удивление маршала Жукова, когда к нему – по цепочке от нижних к высшим чинам военной контрразведки – поступила информация: возможно, найдена родная сестра маршала Рокоссовского. Зная, что Константин Константинович – поляк, и у него могут быть родственники в Варшаве, Жуков без колебаний связался с прадедом, в это время уже командовавшим 2-м Белорусским фронтом. Спустя несколько дней в дверь Хелены постучала Юлия Петровна Рокоссовская, к этому времени постоянно находившаяся с мужем на фронте. Маршал не мог оторваться от военных дел, поэтому отправил за сестрой жену. По дороге в Восточную Пруссию та рассказывала ей о брате, о его жизни в эти 30 лет. Позже Хелена Рокоссовская вспоминала: «Я не могла узнать в этой так охарактеризованной фигуре Костика. Иногда я спрашивала себя, найду ли в нем любимого брата, единственного близкого мне человека? Все сомнения испарились в минуту приветствия. Ни роскошь мундира, ни почет, оказываемый ему окружающими, не воздвигали между нами преград. Оказалось, что долгие тридцать лет, которые прошли с нашего расставания, не изменили его характера».
