Несколько часов спустя Роберт Шелтон обратился с речью к трем тысячам человек, собравшимся на поле под Таскалусой, пока на фоне ночного неба полыхал огромный, шестьдесят футов на сорок
[25], огненный крест. Родной город Имперского Мудреца уже видел один блестящий триумф Клана, когда в 1956 году он помог сорвать попытку первой чернокожей студентки поступить в здешний университет. Через три дня в Университет Алабамы должны были записаться двое чернокожих: студентка Вивиан Малоун и студент Джеймс Худ. Шелтон был убежден, что и на сей раз результат будет таким же, как и в 1956 году, только все произойдет быстрее, поскольку дверь университета перед носом этих черномазых захлопнут сами власти штата.
Когда в дверь Университета Алабамы постучалась Отерин Люси, тогдашний губернатор Фолсом самоустранился из этой истории и вместо того, чтобы помешать ее развитию, улетел на выходные во Флориду, чтобы предаться своим любимым занятиям: пьянству и распутству. На сей же раз друг и герой Шелтона Джордж Уоллес говорил в своих предвыборных речах, что, если будет нужно, он сам встанет перед дверью и лично не допустит туда чернокожих учеников. Уоллес занимал пост губернатора всего полгода и уже успел поклясться, что не отступит. «Им придется арестовать меня, чтобы осуществить расовую интеграцию Университета Алабамы», – заявил он газетному обозревателю Дрю Пирсону. И Шелтон намеревался встать плечом к плечу с Уоллесом, приведя за собой своих собратьев по Клану.
Шелтон был многим обязан Уоллесу. Благодаря губернатору он числился в штате компании «Дикси Инджиниринг», которая активно вела дела с властями Алабамы. Для главаря Клана пятьсот долларов в месяц были большими деньгами, к тому же губернатор велел включить в платежную ведомость компании и его отца. Уоллес держал обещания, данные им Клану, и в других вопросах. Единственными членами СКА, которым пришлось провести хоть сколько-нибудь существенные сроки в тюрьме, были члены бирмингемской Клаверны, кастрировавшие Эдварда Аарона. Но назначенец губернатора в совете по условно-досрочному освобождению позаботился о том, чтобы им скостили срок как можно раньше.
Шелтон знал своих сторонников так же хорошо, как и Уоллес. В своей речи он обрушился на евреев и радикалов-северян, которые, по его словам, захватили власть в алабамской студенческой газете «Кримзон уайт» и писали сладкоречивые редакционные статьи, в которых ратовали за расовую интеграцию. Но что бы там ни утверждал Шелтон, многие репортеры и редакторы этой студенческой газеты родились и выросли в Алабаме, включая и тех немногих, которые сейчас присутствовали на митинге Клана, чтобы написать о нем в своем издании.
Слушатели Имперского Мудреца ожидали, что он призовет их явиться к университету, когда туда прибудут двое черных студентов, и сделать все, что необходимо, чтобы не дать им провести день в кампусе. Но, к удивлению аудитории, Шелтон сказал, чтобы они не вмешивались и дали губернатору самому исполнить свой долг, чтобы не допустить расовой интеграции университета.
Имперский Мудрец отказался от права пойти во главе своих людей на открытое противоборство, и он был горд и даже польщен тем, что стал такой органичной и неотъемлемой частью стратегии действий губернатора. Он верил, что Уоллес может сделать то, чего не могут достичь даже члены его Клана.
– В Уоллесе я вижу человека, способного за следующие три-четыре дня переписать историю Таскалусы, – сказал Шелтон, обращаясь к собравшимся. Но губернатору нужно было дать время и свободу действий, чтобы достичь их общих целей. – Я говорил с братом Джорджем, и брат Джордж попросил меня сказать вам всем, что он сам вступится за вас всех и что, если вы совершите какие-то насильственные действия, вы можете все испортить.
Здесь был родной город Шелтона, и он не собирался отсюда уезжать. Его собратья по Клану ездили по улицам на машинах с надписями «ККК» на боках и размахивали высунутыми из окон флагами Конфедерации. Каждый раз, когда такой автомобиль проезжал мимо кампуса, напряжение там нарастало. Этого нельзя было допустить, и детектив полиции штата Бен Аллен встретился с главарем Клана и попросил его и его людей держаться подальше от университета.
Скованный той риторикой, которой он пользовался во время своей предвыборной кампании и в своей инаугурационной речи, Уоллес не мог ни на йоту отступить от своей непреклонной позиции. Но если Шелтон будет держать своих людей в стороне, губернатор предстанет в роли несгибаемого поборника расовой сегрегации, и притом все обойдется без применения насилия.
Уоллесу надо было придумать, как выбраться из этого созданного им же самим кризиса, не нанеся урона своей чести ярого поборника сегрегации и не уменьшив численности своего электората. Пока что все шло просто блестяще. Он слетал в Нью-Йорк, чтобы поучаствовать в выходившей на Эн-би-си по воскресным утрам новостной программе «Встреча с прессой». Собравшиеся в студии журналисты задавали ему такие вопросы, словно считали, что он невежественный и неотесанный мужлан из южных низов, он же отвечал на них, выказывая остроту ума, остроумие и оригинальность суждений и, улетая с Севера, оставил там немало новых поклонников. Он знал, что они, как и миллионы других, будут внимательно следить за тем, что происходит в Таскалусе.
В университетский город явились репортеры со всей Америки и даже со всего мира. Это было частью замысла губернатора, но стоило ему сделать один неверный шаг, и все его надежды обратились бы в прах, и сокрушительное политическое поражение зафиксировали бы многочисленные телекамеры и пишущая братия.
Положение Уоллеса еще более осложнилось, когда Сейбурн Харрис Линн, федеральный судья из Окружного суда США по Северному округу Алабамы, вынес предписание, в котором говорилось, что хотя губернатор и может явиться на территорию университета, он не может ни чинить препятствий поступлению в него двух чернокожих студентов, ни блокировать его дверь. Линн был федеральным судьей, но он также являлся гражданином Алабамы и, заняв такую позицию, рисковал подвергнуться остракизму и даже чему-нибудь похуже.
«Я люблю народ Алабамы, – писал судья Линн. – И я знаю, что многие представители обеих рас обеспокоены и, как некогда библейский пророк Иона, «очень огорчились, даже до смерти» извращенному положению дел в штате, ставшему результатом погони за сенсацией».
Линн планировал также создать ситуацию, из-за которой ярые приверженцы Уоллеса воспылали бы к судье такой лютой ненавистью, что его имя проклинали бы еще много лет. Конституция Алабамы гласила, что, если губернатора нет в штате больше двадцати дней, он должен быть снят со своего поста. Если бы Уоллес нарушил судебное предписание, Линн намеревался вывезти его за пределы штата и продержать в федеральной тюрьме двадцать один день. После этого он вышел бы на свободу, но тогда в Монтгомери у него осталась бы только одна обязанность – освободить резиденцию.
Чего не понимали ни судья Линн, ни большинство журналистов, собравшихся в Таскалусе, так это того, что губернатор ведет войну, зарядив свое оружие холостыми патронами, которые производят много шума, но не наносят никакого ущерба. Все это было игрой, фарсом.
