Уоллес не собирался садиться в тюрьму ни на одну ночь. В Таскалусе он намеревался проделать то, что проделывал всегда – довести ситуацию до самого последнего края, а потом пойти на попятный. В течение нескольких дней органы юстиции штата вместе с Уоллесом и его помощниками разрабатывали тщательно продуманный сценарий, который дал бы губернатору искупаться в лучах славы, прежде чем отступить. Этот план стал осуществим в основном благодаря тому, что руководимые Шелтоном члены Клана держались в стороне от кампуса, и от них не приходилось ждать массовых беспорядков, если в университет будут приняты двое чернокожих студентов.
Уоллес рассматривал это как масштабную игру, как дерзкую провокацию. Шелтон же верил губернатору и полагал, что его политический кумир знает, как лучше, и что одной только силой своей несгибаемой воли он сумеет заставить чернокожих студентов оставить территорию университета навсегда. Для армии США это тоже была отнюдь не игра, и ее подразделения тренировались в сельской местности под Таскалусой, отрабатывая возможный арест Уоллеса своими силами. Планировалось схватить его сзади и отвести в машину, прежде чем он поймет, что к чему.
Ночь перед своим противоборством с силами федералов Уоллес провел в одном из отелей Таскалусы. Наутро он облачился в серый костюм, повязал на шею галстук неподходящей к нему коричнево-серой расцветки, сел в свой старый «Форд», и шофер повез его к самому большому из университетских зданий, в стенах которого проводились баскетбольные матчи, церемонии вручения дипломов, выпускные вечера, лекции и другие многолюдные собрания, а также регистрация студентов. Сегодня здесь, у входа, собрались 125 сотрудников полиции штата, агентов налоговой службы, а также 150 журналистов, в том числе телевизионных, за которыми стояла общенациональная телеаудитория. Все они ждали момента, который, как считали многие, закончится арестом губернатора и, возможно, крупными массовыми беспорядками. В этом году знойное алабамское лето наступило рано, и все изнемогали от жары и духоты при ста градусах по Фаренгейту.
[26]
Ожидая внутри здания прибытия представителей Министерства юстиции, Уоллес явно нервничал. Он плохо переносил ситуации, подобные этой. Он опасался, что на сей раз зашел слишком далеко и его ждет ужасное унижение. «Как ты думаешь, они действительно меня арестуют?» – спросил он своего помощника Бена Аллена, но тот понятия не имел, как ответить на этот вопрос.
Когда приехала машина с чиновниками из Вашингтона, Уоллес вышел из массивной двери здания и занял место за кафедрой с микрофоном, который должен был донести его слова до всех присутствующих. Представители Министерства юстиции не пошли на поводу у Уоллеса, разыгрывающего свой крикливый фарс, и не стали просить Вивиан Малоун и Джеймса Худа подняться по ведущей к двери лестнице, чтобы бросить вызов губернатору самим своим присутствием. Вместо них навстречу губернатору Алабамы вышел только заместитель министра юстиции Николас Катценбах.
Катценбах начал зачитывать прокламацию, подписанную президентом Кеннеди, в которой тот призывал Уоллеса прекратить свое вызывающее неповиновение.
– Нам не нужна ваша речь, – перебил Катценбаха Уоллес и произнес собственную, написанную Эйсой Картером.
– Губернатор, я не заинтересован в том, чтобы превратить это в шоу, – сказал Катценбах, хотя именно это и происходило сейчас у всех на глазах. – Я не знаю, какова цель спектакля… И я еще раз прошу вас проявить ответственность и отойти в сторону.
Уоллес стоял, не удостаивая его ответом и плотно сжав губы в дерзком молчании. Катценбах повернулся, спустился по лестнице и сел в машину, где ждали Вивиан Малоун и Джеймс Худ. После этого двое чернокожих студентов пешком пошли обедать в университетский кафетерий, где их тепло приняло немалое число белых студентов.
Посмотрев по телевизору весь этот утренний фарс со все нарастающим гневом, министр юстиции Роберт Кеннеди посоветовал своему брату президенту Джону Кеннеди передать Национальную гвардию Алабамы в федеральное подчинение и отправить ее на территорию университета, чтобы посмотреть, заставит ли это Уоллеса прекратить свое политическое позерство. После полудня губернатор снова вышел из здания, и на него вновь нацелилось множество телекамер. Командующий Национальной гвардией генерал Генри В. Грэм заявил ему, что его «печальный долг» велит ему применить гвардию, чтобы принудить губернатора отступить.
Это заставило Уоллеса разразиться короткой гневной тирадой по поводу наступившей в США «военной диктатуры». Заключительной его репликой перед тем, как уйти, было:
– Сейчас мы вернемся в Монтгомери, чтобы продолжить эту конституционную борьбу.
Когда губернатор вернулся в Монтгомери, ему даже не пришлось ждать, когда к нему начнут массово поступать письма почитателей со всей Америки, чтобы понять – он может представить всю эту историю как свою великую победу. Он действительно «встал перед дверью учебного заведения» и таким образом стал лицом движения сопротивления тому, что он считал федеральной тиранией.
Уоллес чувствовал, что среди белых алабамцев он теперь фантастически популярен, но им восхищались не только южане. Он стал героем для миллионов американцев по всей стране, до этого дня даже не слышавших его имени. И, похоже, уже было не важно, что через несколько минут после того, как Уоллес покинул кампус, Вивиан Малоун и Джеймс Худ вошли в дверь, перед коей он только что стоял, и зарегистрировались в качестве студентов. Маленький судья, как и обещал, встал на защиту белой расы.
Дочь Уоллеса, Пегги Уоллес Кеннеди, говорит: «Мой отец поступил неправильно, «встав перед дверью учебного заведения». Но к концу того дня его имя стало хорошо известно во всех семьях в Соединенных Штатах. Он всегда пользовался моментом. Он был человеком, держащим нос по ветру».
Хотя в Таскалусе Уоллес и отступил, он нисколько не смягчил своей риторики, а люди верили именно ей. Губернатор получал неизъяснимое наслаждение от тех эмоций, которые его слова вызывали у избирателей. Большинство студентов относилось к Малоун и Худу хорошо, но были и учащиеся с иным отношением, и этой враждебности содействовала крайняя резкость речей Уоллеса.
Двум чернокожим студентам приходилось трудно, они все время были на виду и не знали, как к ним отнесется белый мужчина или женщина, которых они встретят в следующий момент. Осенью с Худом случился нервный срыв, и он бросил учебу. Несколько дней спустя напротив общежития, где жила Вивиан Малоун, была взорвана бомба, а потом кто-то позвонил и оставил на ее автоответчике сообщение с угрозой: если не уберется из университета, следующая бомба взорвет ее комнату в общежитии.
Проректор Джефф Беннетт отправился в Монтгомери просить Уоллеса сделать все, что в его силах, чтобы предотвратить трагедию. Губернатор выслушал, но, как сказал Беннет, его куда больше интересовали те меры, которые руководство университета могло бы принять, «чтобы вытурить из общежития эту черномазую сучку».
С женой и детьми Уоллес не говорил ни о том, что он делает, ни о том, во что верит. «Мой отец был так поглощен своими мыслями и делами, что в каком-то смысле его с нами не было, даже когда он с нами был», – многие годы спустя вспоминал Джордж Уоллес-младший.
