Гостиницу назвали первым домом Советов. У Ленина на втором этаже были две комнаты, как подчеркивала Крупская, с ванной. «Была весна, светило московское солнце. Около “Националя” начинался Охотный ряд – базар, где шла уличная торговля; старая Москва с ее охотнорядскими лавочниками, резавшими когда-то студентов, красовалась вовсю». Все попадавшие тогда из Петрограда в Москву удивлялись, что в последней еще оставалось продовольствие, теплилась богемная жизнь, работали многочисленные, хотя в основном уже подпольные кафе.
Это большевики быстро исправят: скоро торговать станет нечем. Впрочем, оставались некоторые военные припасы. «Нас в “Национале” кормили английскими мясными консервами, которыми англичане кормили своих солдат на фронтах… В “Национале” жили мы все же на бивуаках. Ильичу хотелось поскорее обосноваться, чтобы начать работать, и он торопил с устройством. Правительственные учреждения и главных членов правительства решено было поселить в Кремле»1387.
Но жить там было негде. «Надо было приготовить Кремль, неотопленный, необорудованный, с разбитыми стеклами, для размещения правительственных учреждений, для заседаний и для квартир, – вспоминал командовавший Московским военным округом Николай Иванович Муралов. – Это дело поручено было архитектору тов. Малиновскому. Мы начали обходить здания. Ильич потребовал конкретного доклада Малиновского, что, как и когда будет сделано. В этот раз Ильич был очень раздражителен: бесхозяйственность, расхлябанность, отсутствие реального плана ремонта, неуверенность в сроке ремонта возмущали Ильича»1388.
Пока же Ленин руководил из «Националя», в суете решал текущие вопросы. Первыми среди них оставались мир с Германией и армия.
IV Чрезвычайный съезд Советов, которому предстояло ратифицировать Брестский мир, проходил 14–16 марта. Зарубежного вмешательства на съезде было почти незаметно – посольства в Вологде, дипломаты, остававшиеся в Питере, за небольшим исключением еще оттуда не приехали. «Все эти дни в залах и кулуарах съезда маячила знакомая фигура полковника Робинса», – замечал Вильямс. Самым существенным актом вмешательства стало неожиданная телеграмма, которую направил съезду президент Вильсон и передал Ленину Робинс. «Делегаты рабочих и крестьян всей России – от Одессы до Мурманска, от Владивостока и Иркутска до западных границ страны – спокойно выслушали короткое послание президента, – зафиксировал Вильямс. – Единственные слова, имевшие для них какой-либо смысл – а в этом они очень быстро разобрались, – были: “Правительство Соединенных Штатов в настоящий момент, к сожалению, не в состоянии оказать прямую и эффективную помощь, которую оно желало бы оказать…” Все остальные фразы о возможной помощи в будущем, о восстановлении “великой роли” России среди других народов и т. д. оставили их совершенно равнодушными»1389.
Если Вильсон хотел убедить Россию не ратифицировать Брестский мир и приступить к решительным военным действиям против Германии, то он явно в этом не преуспел. Ответ Ленина не был верхом любезности: «Ставши нейтральной страной, Российская Советская республика пользуется обращением к ней президента Вильсона, чтобы выразить всем народам, гибнущим и страдающим от ужасов империалистической войны, свое горячее сочувствие и твердую уверенность, что недалеко то счастливое время, когда трудящиеся массы всех буржуазных стран свергнут иго капитала и установят социалистическое устройство общества, единственно способное обеспечить прочный и справедливый мир, а равно культуру и благосостояние всех трудящихся»1390. Но по пути на трибуну Ленин в последний раз поинтересовался у Робинса, можно ли рассчитывать на помощь Антанты для противостояния Германии. Тот развел руками.
Ленин выдержал очередной бой с левыми коммунистами и с левыми эсерами, по-прежнему призывавшими к революционной войне с немцами. Камков дважды назвал большевиков «приказчиками германского империализма». На оборонческих позициях оставались меньшевики, призывавшие «создать новую власть, которая могла бы найти за собой достаточно сил чтобы и возможностей, чтобы сорвать этот мир»1391. Ленин тоже был резок:
– Когда они только кричат: похабный мир, ни слова не говоря о том, кто довел армию до этого положения, я вполне понимаю, что это буржуазия с делонародовцами, меньшевиками-церетелевцами, черновцами и их подголосками (аплодисменты), я вполне понимаю, что это буржуазия кричит о революционной войне… Это понятно от людей, которые, с одной стороны, наполняют страницы своих газет контрреволюционными писаниями…
– Закрыли все, – несется с мест левых эсеров.
– Еще, к сожалению, не все, но закроем все1392, – обнадежил Ленин. Бурные аплодисменты.
Мировой пролетариат уже спешит на помощь, «эпоха победы мировой социалистической революции» не за горами. Поздно ночью 15 марта за «разбойничий мир» проголосовали 784 человека, против – 261, воздержались – 115. Среди воздержавшихся был Бухарин и другие сторонники революционной войны.
РКП(б) с трудом, но сохранила единство, поскольку левые коммунисты смирили гордыню. Совершенно иначе обстояло дело с левыми эсерами. Хрупкий союз с ними не выдержал Бреста. В знак протеста левые эсеры покинули Совнарком и перешли к крайним методам борьбы и против мирного договора, и против ленинского правительства. А для Антанты большевики стали еще и людьми, предавшими союзнические обязательства России.
Как оценивать брестскую эпопею Ленина? Конечно, невозможно просчитать все альтернативы и точно оценить, кто был прав – Ленин или его оппоненты. И все же на ум приходит известное высказывание Уинстона Черчилля о том, что когда выбор стоит между войной и позором и ты выбираешь позор, то в итоге получаешь и то, и другое. Брестский мир, по-моему, как раз тот случай. Большевики получили беспрецедентно позорный мир. И получат войну.
IV съезд Советов 17 марта принял уже официальное постановление о переносе столицы из Петрограда в Москву. Но опасения по поводу безопасности столиц сохранялись. А потому, как подтверждал Муралов, «на всякий случай Ильич признавал необходимым часть государственных ценностей увезти не только из Петрограда, но даже и из Москвы подальше в глубь России…»1393. Назад они уже не вернутся.
Наконец Свердлов и Бонч-Бруевич повели Ленина в Сенатский корпус смотреть будущую квартиру. Свидетельствовала Крупская: «По старой каменной лестнице, ступеньки которой были вытоптаны ногами посетителей, посещавших это здание десятки лет, поднялись мы в третий этаж, где помещалась раньше квартира прокурора судебной палаты. Планировали дать нам кухню и три комнаты, к ней прилегавшие, куда был отдельный ход. Дальше комнаты отводились под помещение Управления Совнаркомом. Самая большая комната отводилась под зал заседаний. К ним примыкал кабинет ВИ, ближе всего помещавшийся к парадному входу, через который должны были входить к нему посетители. Было очень удобно. Но во всем здании была невероятная грязь, печи были поломаны, потолки протекали. Особенная грязь царила в нашей будущей квартире, где жили сторожа. Требовался ремонт. Временно нас поселили в Кремле в так называемых «кавалерийских покоях», дали две чистые комнаты»1394. Кухню и столовую пришлось делить с семьей Троцкого.
