Ленин быстро шел на поправку. Но покушение на него, убийства Урицкого и Володарского стали поводом для официального оформления политики «красного террора». Террор был продиктован и религиозной природой большевизма, не терпевший инакомыслия и инакодействия, и характером эпохи, и личностью вождя, и российской спецификой.
Марксизм-ленинизм не отрицал насилия. Сам Ленин писал, что «социализм вообще против насилия над людьми. Однако, кроме христианских анархистов и толстовцев, никто еще не выводил отсюда, что социализм против революционного насилия»1558. При этом Ленин тщательно старался избегать ситуаций, когда на его имя могла бы лечь тень ответственности за акты террора. Он не оставлял своей подписи на приказах о расстрелах. Однако свидетельств тому, что именно он выступал главной движущей силой террора, предостаточно. Когда кто-нибудь в разговоре с моим дедом противопоставлял «гуманизм» Ленина зверствам Сталина, он только посмеивался. Молотов считал Ленина куда более жестким человеком, чем Кобу: не только Сталину, но даже куда более беспощадным Дзержинскому или Троцкому не раз доставалось от вождя за мягкотелость и либерализм: «Кисельная у нас власть, а не диктатура»1559.
Принципиальные решения о репрессиях, расстрелах важных заключенных принимались на заседаниях ЦК (позднее Политбюро), где Ленин председательствовал. Говорит Троцкий: «Ленин при каждом подходящем случае вколачивал мысль о неизбежности террора»1560. Подтверждают это и – относительно – миролюбивые женщины. Крупская писала: «Ильич отмечал, что пагубно отразилась на судьбе Парижской коммуны та мягкость, с которой рабочие массы и рабочее правительство относились к заведомым врагам. И потому, говоря о борьбе с врагами, Ильич всегда, что называется, “закручивал”, боясь излишней мягкости масс и своей собственной»1561.
Есть свидетельства и самого Ленина, разбросанные по десяткам статей, речей и записок, произнесенные и написанные задолго до выстрелов Каплан. Ленин 26 июня 1918 года с возмущением писал Зиновьеву: «Только сегодня мы услышали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы (не Вы лично, а питерские цекисты или пекисты) удержали. Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это не-воз-мож-но! Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает».
Девятого августа Ленин наставлял председателя Нижегородского губсовдепа Федорова: «В Нижнем, явно, готовится белогвардейское восстание. Надо напрячь все силы, составить тройку диктаторов (Вас, Маркина и др.) навести тотчас массовый террор, расстрелять и вывезти сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров и т. п. …Надо действовать вовсю: массовые обыски. Расстрелы за хранение оружия»1562. И так далее.
Ленин был чужд нравственных колебаний и имел ярко выраженную склонность к жестокости. Впрочем, в своем пренебрежении к человеческим жизням он был вовсе не одинок в российской истории. Максим Горький в сердцах заметил: «Поголовное истребление несогласно мыслящих – старый, испытанный прием внутренней политики российских правительств. От Ивана Грозного до Николая II этим простым и удобным приемом борьбы с крамолой свободно и широко пользовались все наши политические вожди – почему же Владимиру Ленину отказываться от такого упрощенного приема?»1563. Вот только никому из предшественников Ленина на российском престоле не приходило в голову объявлять и проводить политику массового террора в отношении собственных подданных. Горькому «часто приходилось говорить с Лениным о жестокости революционной тактики и быта.
– Чего вы хотите? – удивленно и гневно спрашивал он. – Возможна ли гуманность в такой небывало свирепой драке? Где тут место мягкосердечию и великодушию? Нас блокирует Европа, мы лишены ожидавшейся помощи европейского пролетариата, на нас, со всех сторон, медведем лезет контрреволюция, а мы – что же? Не должны, не вправе бороться, сопротивляться? Ну, извините, мы не дурачки…
Я очень часто одолевал его просьбами различного рода и порою чувствовал, что мои ходатайства о людях вызывают у Ленина жалость ко мне. Он спрашивал:
– Вам не кажется, что вы занимаетесь чепухой, пустяками?»1564.
Горький же фактически возьмет Ленина под защиту: «Невозможен вождь, который – в той или иной степени – не был тираном. Вероятно, при Ленине перебито людей больше, чем при Уоте Тайлоре, Фоме Мюнстере, Гарибальди. Но ведь и сопротивление революции, возглавляемой Лениным, было организовано шире и мощнее»1565.
Сразу после ранения Ленина по инициативе Свердлова и Дзержинского было принято постановление «О красном терроре», который стал официальной политикой. Был опубликован приказ наркома внутренних дел Петровского: «Расхлябанности и миндальничанию должен быть немедленно положен конец. Все известные местным Советам правые эсеры должны быть немедленно арестованы. Из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительное количество заложников. При малейших попытках сопротивления или малейшем движении в белогвардейской среде должен приниматься безоговорочно массовый расстрел». Всего в отместку только за Урицкого казнили 800–900 классово чуждых горожан. В Москве были публично расстреляны 80 человек, среди них несколько высших царских сановников. За Ленина счет пошел уже на тысячи. В сентябре во исполнение декрета ВЦИК «О красном терроре» были образованы три концентрационных лагеря – два в Москве и один в Петрограде1566.
После покушения на Ленина принимались повышенные меры безопасности. «На перекрестках улиц стояли команды солдат, – замечал Локкарт. – По городу, внешний вид которого за сорок восемь часов совершенно изменился, полз страх»1567. Ему трудно было не обратить внимание на перемены. Покушения были восприняты чекистами, помимо прочего, как начало реализации «заговора послов». В ночь на 1 сентября арестовали Локкарта. Но уже на следующий день освободили. Рейли ушел через Петроград.
Ленин вместе с тем не раз говорил о терроре как мере вынужденной и ответной.
– Террор был нам навязан терроризмом Антанты, когда всемирно-могущественные державы обрушились на нас своими полчищами, не останавливая ни перед чем. Мы не могли бы продержаться и двух дней, если бы на эти попытки офицеров и белогвардейцев не ответили беспощадным образом, и это означало террор1568.
И в чем-то он был прав. Белый террор был реальностью и носил ничуть не меньшие масштабы, чем красный. Вот что наблюдал генерал Грейвс: «Солдаты Семенова и Калмыкова при поддержке японских войск носились по стране, словно дикие звери, грабя и убивая людей, но эти убийства можно было остановить в любой день, стоило лишь Японии пожелать этого. Когда возникали вопросы по поводу этих зверских убийств, ответ сводился к тому, что убитые люди большевики, и это объяснение, по-видимому, удовлетворило весь мир… Там действительно совершались ужасающие злодеяния, но их совершали не большевики, как думал весь мир. Я не погрешу против истины, если скажу, что на каждого человека, убитого большевиками в Восточной Сибири, приходится сотня убитых их противниками». Грейвс приводил приказ колчаковского генерала Розанова от 27 марта 1919 года: «Деревни, где жители оказывают нашим войскам вооруженное сопротивление, должны быть сожжены дотла. Мужчин следует расстрелять, домашнее имущество, повозки и прочее забрать в пользу армии»1569. В одной Екатеринбургской губернии при Колчаке были расстреляны более 25 тысяч человек.
