20 марта (2 апреля) Ромбергу пришла шифровка из германского МИДа: «Согласно полученной здесь информации желательно, чтобы проезд русских революционеров через Германию состоялся как можно скорее, так как Антанта уже начала работу против этого шага в Швейцарии»802. Поэтому, когда Платтен на следующий день звонит немецкому посланнику, тот сразу принимает его и предлагает конкретные переговоры об условиях проезда. Их разрабатывают в ночь на 21 марта (3 апреля). Луначарский пишет жене: «Ленин произвел на меня прекрасное, даже грандиозное, хотя и трагическое, почти мрачное впечатление… Он слишком тропится ехать, и его безусловное согласие ехать при согласии одной Германии безо всякой санкции из России я считаю ошибкой, которая может дурно отозваться на будущем его… Но Ленин – грандиозен. Какой-то тоскующий лев, отправляющийся на отчаянный бой»803.
Платтен 22 марта (4 апреля) вновь был у фон Ромберга с текстом условий. Расскажет сам Ленин: «Он заключил точное письменное условие с германским послом в Швейцарии… Главные его пункты: «1) Едут все эмигранты без различия взглядов на войну. 2) Вагон, в котором следуют эмигранты, пользуется правом экстерриториальности, никто не имеет права входить в вагон без разрешения Платтена. Никакого контроля ни паспортов, ни багажа. 3) Едущие обязуются агитировать в России за обмен пропущенных эмигрантов на соответствующее число австро-германских интернированных»804.
Объединенный эмигрантский ЦК в Цюрихе 22 марта (4 апреля) вновь подтверждает свою позицию, призвав «не вносить дезорганизации в дело возвращения политической эмиграции и дождаться результата шагов, предпринятых ЦК как органом политической эмиграции в целом». ЦК вновь обращается в российское посольство в Берне с официальным запросом о возможных путях попадания в Россию и получает ответ: «В настоящее время пути для проезда в Россию нет». Аксельрод, Мартов, Рязанов, Натансон, Луначарский и другие шлют телеграммы Керенскому, Чхеидзе с предложением обменять эмигрантов на немецких пленных. Ответы были отрицательными: «это произвело бы весьма печальное впечатление». Руководители Совета обещали добиться разрешения на проезд через Англию805.
Ленин, как может, пытается страховаться от неизбежных обвинений в нелояльности или предательстве. 23 марта (5 апреля) он пишет Ганецкому: «У нас непонятная задержка. Меньшевики требуют санкции Совета рабочих депутатов. Пошлите немедленно в Финляндию или Петроград кого-нибудь договориться с Чхеидзе, насколько это возможно. Желательно мнение Беленина»806.
Бюро большевистского ЦК в Петрограде не имело никаких иллюзий по поводу негативных последствий решения ехать через территорию главного врага, но не испытывали и никаких комплексов. Молотов замечал: «Ленин и большевики прекрасно понимали, что иногда необходимо использовать некоторые иллюзии и политическую близорукость классового врага…»807 Бюро вновь направляет в Стокгольм Стецкевич, которой, по утверждению Шляпникова, был дан наказ: «В. И. Ленин должен проехать каким угодно путем, не стесняясь ехать через Германию, если при этом не будет личной опасности быть задержанным. Послали в Стокгольм немного денег». Ганецкому Шляпников направляет телеграмму: «Ульянов должен приехать немедленно». «Пишу в ней без конспирации прямо о Ленине, предполагая, что и сама телеграмма, высланная из России, имеет характер документа и может пригодиться»808. Ганецкий и Воровский, 24 марта (6 апреля) пересылая Ленину эти телеграммы, от себя добавляли: «Просим непременно сейчас же выехать, ни с кем не считаясь»809.
Для проезда Ленина с компанией в Россию одной воли Берлина было мало, необходимо было еще согласие Стокгольма и как минимум непротивление Петрограда. Дипломатическая битва развернулась в Швеции, где победа осталась за Германией. «Генштабисты из Берлина, германский посол, а также Гельфанд со своими беседами за политическими кулисами привели к тому, что шведы дали официальное разрешение на проезд»810. Разрешение на въезд Ленина в конечном счете было получено и от российского МИДа. Милюков полагал, что сами обстоятельства возвращения Ленина в России лишат его политического будущего.
Крупская рассказала: «Когда пришло письмо из Берна, что переговоры Платтена пришли к благополучному концу, что надо только подписать протокол и можно уже двигаться в Россию, Ильич моментально сорвался: «Едем с первым поездом».
В течение двух часов все было сделано: уложены книги, уничтожены письма, отобрана необходимая одежда, вещи, ликвидированы все дела». 27 марта (8 апреля) Ленин с супругой прибыли в Цюрих, откуда был назначен отъезд. Все отъезжавшие – 31 человек, включая двоих детей, собрались в ресторан «Церингерхоф». Наиболее примечательными фигурами, кроме четы Лениных, были Зиновьевы, Арманд, Сафаровы, Мариенгофы, Усиевичи, Харитонов, Линде, Цхакая, Сулиашвили, Сокольников, Радек, несколько «нашесловцев» и бундовцев. Из ресторана в половине третьего двинулись на вокзал – с баулами, подушками и одеялами. Там уже собралась группа возмущенных эмигрантов, чтобы выразить им свое презрение. Друзья Платтена и железнодорожники вытеснили протестующих с платформы. «Ни вещей у нас при посадке не спрашивали, ни паспортов. Ильич весь ушел в себя, мыслью был уже в России»811. Сулиашвили запомнил: «Лицо Ленина было беспокойно и угрюмо. Его глаза скрылись в ресницах. Молчал, не разговаривал»812.
Поезд стартовал в 15.10, и первой остановкой был пограничный Тайнген, где швейцарская таможня пересчитала пассажиров и устроила полный досмотр багажа, отобрав излишки запрещенных к вывозу товаров, прежде всего шоколад. Вагон перегнали через границу на немецкую станцию Готмадинген. «Нас ожидали немецкие офицеры, – врезалось в память Радеку. – Они указали нам зал таможни, в котором должны были пересчитать число живых “снарядов”, транспортируемых ими в Россию. Паспорта спрашивать на основе договора они не имели права. Поэтому в таможне мужчин и женщин разделили по обе стороны стола, чтобы по дороге кто-нибудь из нас не улетучился или, подменив русского большевика немецкой барышней, не оставил в Германии зародыш революции… Мы стояли молча, и чувство было очень жуткое. ВИ стоял спокойно у стены, окруженный товарищами»813. В зале ожидания 3-го класса накрыли ужин.
Утром 28 марта (10 апреля) подали вагон – наполовину мягкий, наполовину жесткий, – три двери которого были опечатаны пломбами. «Вагон прицепили к поезду на Франкфурт. Первое мягкое купе отдали немецким офицерам. У его дверей провели мелом жирную черту – границу “экстерриториальности”. Ни немцы, ни россияне не имели права переступать через нее. Отдельное купе дали Ленину и Крупской… Но когда дележ закончился, выяснилось, что нескольких спальных мест не хватает. Тогда для мужчин составили график очередности сна»814. Харитонов запомнил, что Ленин «очень много ходил взад и вперед по вагону»815.
Крупская: «Мы смотрели в окна вагона, поражало полное отсутствие взрослых мужчин: одни женщины, подростки и дети были видны на станциях, на полях, на улицах города. Эта картина вспоминалась потом часто в первые дни приезда в Питер, когда поражало обилие солдат, заполнявших все трамваи»816. Действительно – немцы защищали Отечество, россияне – в том числе и благодаря ленинской пропаганде – не очень.
