Записка Ленина дышит нетерпением: «Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно. Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске, что на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съездами Советов), а исключительно народами, массой, борьбой вооруженных масс… Надо во что бы то ни стало сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство, обезоружив (победив, если будут сопротивляться) юнкеров и т. д.
Нельзя ждать!! Можно потерять все!..
Кто должен взять власть? Это сейчас неважно: пусть ее возьмет Военно-революционный комитет “или другое учреждение”, которое заявит, что сдаст власть только истинным представителям интересов народа… Надо, чтобы все районы, все полки, все силы мобилизовались тотчас и послали немедленно делегации в Военно-революционный комитет, в ЦК большевиков, настоятельно требуя: ни в коем случае не оставлять власти в руках Керенского и компании до 25-го, никоим образом; решать дело сегодня непременно вечером или ночью…»1021.
Как видим, письмо вновь адресовано низам и среднему эшелону партии, которым Ленин предлагает надавить на партийную верхушку. Но он прекрасно понимал, что никакие «районы и полки» не способны оказать на ВРК и ЦК большее влияние, чем он сам. Он должен идти в Смольный. Ленин просит Фофанову не только передать это письмо супруге, но и через нее получить «добро» от ЦК на его появление в штабе революции. Фофанова вновь помчалась в Выборгский райком. Техника информирования низов о позиции лидера партии у Крупской налажена. В тот же вечер письмо Ленина было размножено и разослано по всем райкомам Петрограда, а также и в Смольный. Крупская также связывалась с ЦК, но Ленину не разрешили идти в Смольный: опасно. Фофанова вернулась домой, сообщила новости. Попыталась приготовить для Ленина поздний обед, но тот был против: «Бросьте всю эту готовку. Я уже сегодня ел – ставил чайник».
Он пишет еще одну записку, с которой отправляет несчастную Фофанову к Крупской. «Вскоре я принесла от нее ответ, который его не удовлетворил». ЦК вновь отказал, ссылаясь на опасность и отсутствие надежной охраны. Ленин в ярости: «Не знаю – все, что они мне говорили – они все время врали или заблуждались? Что они трусят? Тут они все время говорили, что тот полк – наш, тот – наш… А спросите, есть у них 100 человек солдат… 50 человек? Мне не надо полк».
Он опять отправил Фофанову с запиской к жене, напутствовав: «Идите, я вас буду ждать ровно до 11 часов. И если вы не придете, я волен делать то, что хочу»1022.
Тут к нему пришел Рахья со свежими новостями. «Мы напились чаю и закусили, – писал Рахья, – ВИ ходил по комнате из угла в угол по диагонали и что-то думал». Подумав, сказал, что Фофанова принесет очередной отказ, а потому Рахья должен отправиться прямо к Сталину в Смольный и добиться от него разрешения. Когда Рахья заметил, что с учетом происходящего в городе такое путешествие займет много времени, Ленин твердо решил идти сам. Как ни запугивал собеседник опасностями пути, Ленин настоял на своем. Рахья взялся за привычную ему работу визажиста. «Ильич переменил одежду, перевязал зубы достаточно грязной повязкой, на голову напялил завалявшуюся кепку». Фофановой оставил записку: «Ушел туда, куда вы не хотели, чтобы я уходил. До свидания. Ильич»1023.
Путь неблизкий, километров десять. От дома пошли по Сампсоньевскому – пустому, ветреному. На повороте на 1-ю Муринскую нагнал трамвай, шедший в парк. Ехали на полупустом трамвае. Ленин перед выходом из дома клятвенно обещал, что всю дорогу не откроет и рта. Куда там: он начал интересоваться происходившим у кондукторши. «Она, – вспоминая Рахья, – сперва было отвечала, а потом говорит:
– Неужели не знаешь, что в городе делается?
ВИ ответил, что не знает.
– Какой же ты, – говорит, – после этого рабочий, раз не знаешь, что будет революция».
Трамвай шел в парк. Доехали по Сампсоньевскому до угла Боткинской и до Литейного моста шли пешком. На одной стороне моста стояли красноармейцы, на другой – юнкера, которым требовался пропуск из штаба округа. Но вокруг юнкеров шумела и ругалась толпа трудящихся, которых не пропускали туда, куда им было нужно. Воспользовавшись сумятицей, прошли мимо часовых на Литейный, потом свернули на Шпалерную, где натолкнулись на патруль из двух конных юнкеров.
– Стой! Пропуска!
У Рахьи в карманах были два револьвера.
– Я разберусь с ними сам, а Вы идите, – сказал он.
И, засунув руки в карманы, положив пальцы на курки и притворившись пьяным, вступил в перепалку с патрульными. «Юнкера угрожали мне нагайками и требовали, чтобы я следовал за ними. Я решительно отказывался. По всей вероятности, они в конце концов решили не связываться с нами, по их мнению, с бродягами. А по виду мы действительно представляли типичных бродяг. Юнкера отъехали»1024.
Когда дошли до Смольного, то выяснилось, что поменяли пропуска, и из обладателей старых выстроилась огромная возмущающаяся толпа у входа. Мастер уличных потасовок, Рахья начал раскачивать толпу «на прорыв». Охрана не выдержала натиска людской массы, вместе с которой внутрь Смольного внесло и Ленина.
Взвинченный, понятия не имеющий, как его примут и чем кончится его затея с восстанием, Ленин впервые за 110 дней был в публичном месте. «Мы вошли в Смольный, – продолжал Рахья, – пошли на второй этаж. В конце коридора, у окна, рядом с актовым залом, ВИ остановился, послав меня искать товарищей Сталина и Троцкого. Названных товарищей я разыскал и привел к ВИ. Так как разговаривать в коридоре было неудобно, мы прошли в комнату рядом с актовым залом. В комнате посредине находился стол, по сторонам стола – стулья. ВИ уселся на стул в конце стола лицом к дверям зала; тов. Троцкий – справа, тов. Сталин – слева от него»1025. Первый вопрос Ленина, запомнил Троцкий, касался переговоров ВРК со штабом округа.
«– Неужели это правда? Идете на компромисс? – спрашивал Ленин, всверливаясь глазами. Я отвечал, что мы пустили в газеты успокоительное сообщение нарочно, что это лишь военная хитрость.
– Вот это хо-ро-шо-о, – нараспев, весело, с подъемом проговорил Ленин и стал шагать по комнате, возбужденно потирая руки. – Это оч-чень хорошо!»1026.
Видимо, в этот момент в комнату зашли с буханкой хлеба и батоном колбасы проголодавшися члены ЦИК. Вот только какие именно? Троцкий называет Дана и Скобелева. Рахья запомнил, что это были Дан, Либер и Гоц. Ленин сделал вид, что их не знает, в надежде, что не узнают и его. «Он был обвязан платком, как от зубной боли, с огромными очками, в плохом картузишке, вид был довольно странный, – поведает Троцкий. – Но Дан, у которого глаз опытный, наметанный, когда увидел нас, посмотрел с одной стороны, с другой стороны, толкнул локтем Скобелева, мигнул глазом…» Действительно, кто это одетый бомжем человек, с которым беседует председатель Петросовета в комнате президиума? Аппетит пропал сразу. Лидеры ЦИК сгребли бутерброды и выскочили из комнаты. Ленин толкнул Троцкого локтем:
– Узнали, подлецы!
