Именно так Вика считала время.
Когда в комнате, где их с Гришей держали на цепи, становилось светло, значит, было где-то около девяти утра. Потом свет расползался по всей комнате, освещал пыльные углы – это полдень. Ближе к пяти вечера начинал постепенно отступать, словно кто-то за окном его втягивал неслышным пылесосом. Когда становилось совсем темно – было, по ее подсчетам, семь вечера.
Именно в это время появлялся он – странный человек, который их с Гришей похитил и для чего-то держал на цепи. Уже почти неделю.
Первая ночь была самой страшной. Это было время дикого ужаса и паники. После того как они очнулись после глубокого обморока, они с Гришей оглушительно орали и даже плакали, умоляя их отпустить.
Человек никак не реагировал. Он рассматривал их недолго, освещая их лица мощным фонарем. Потом ушел, лязгнув тяжелой дверью.
Вика тогда успела подумать, что дверь как в банковском хранилище или на складе. Заброшенном складе. В противном случае их бы услышали и пришли им на помощь.
– Это может быть просто подвал, – опротестовал слабым голосом Гриша, когда она поделилась с ним своими соображениями. – Чей-то подвал. Нас никогда не найдут. Он убьет нас или заморит голодом. И нас никогда не найдут.
И он снова принялся плакать. Совсем не по-мужски, всхлипывая и причитая.
Вика слушала его долго, а потом наорала. Обозвала его слабаком, тряпкой, моральным уродом.
– Это я должна ныть, потому что я здесь ни за что!
– Ты? Ни за что? С какой стати ты не при делах? – неуверенно возмутился он после продолжительной паузы.
– А с такой, что я магазин не грабила, сигнализацию не отключала, сбыть награбленное не пыталась через своего дядечку. Я просто имела глупость помочь двум придуркам.
– И попутно переспала с каждым, – съязвил Гриша.
И тут же получил по зубам. И не раз и не два.
Вика с остервенением молотила его по плечам, по ногам, рукам и голове.
– Я не спала с Денисом, придурок! – выдыхаясь, прошипела Вика на него в темноте. – Я просто его пожалела. Подобрала на обочине. Он сидел весь в растрепанных чувствах с рюкзаком. Смотрел в небо и беззвучно шевелил губами. Я несколько минут его рассматривала, прежде чем решилась дверь открыть и позвать в машину.
– Ну, позвала и что дальше? – совершенно без интереса спросил Гриша.
Он, к слову, почти не сопротивлялся, когда она его била. Может, считал это наказанием за содеянное? Или готовил себя к другой – более страшной боли, которую им уготовил их тюремщик.
– А ничего. Познакомились. И он через пару часов мне признался, что натворил с тобой на пару.
– Так, стоп! – Гриша в темноте поймал ее руку и больно сжал. – Я не грабил магазин! Я не соучастник!
– Это ты так думаешь, Громов. – Она выдернула руку и тут же шлепнула ею ему по макушке. – А на самом деле ты – соучастник ограбления. Просто на тебе лежала другая форма исполнения. Ты отвечал за техническую сторону. И отвертеться от ответственности тебе не удастся. Если мы сможем отсюда выйти, я все расскажу, что знаю.
– А что ты знаешь, что?
– Все… – буркнула Вика и замолчала на два дня.
Гриша тоже на контакт не шел. И отполз от нее подальше, благо цепь, перекинутая через толстую металлическую трубу, этому не препятствовала.
Тюремщик приходил два раза в день. Рано утром, когда еще было темно. И поздно вечером, когда уже было темно. Водил по очереди их в туалет. Глаза завязывал и предупреждал, что, если кто-то из них сделает попытку снять повязку по пути в сортир, он выколет тому глаза. Ребята поверили и попыток не делали. В туалете повязку можно было снимать.
Старое здание. Видимо, все же старый склад или какие-то подсобные помещения. Раньше тут обитали люди. Узкое помещение туалета было выложено старомодным кафелем, когда-то белым, теперь же грязным и выщербленным. Старомодный унитаз с бачком под потолком. Старая железная раковина, выкрашенная синей краской. Кусок хозяйственного мыла. Кран с холодной водой. Под ним Вика и мылась. Вытиралась бумажными полотенцами, на которые их тюремщик не скупился. На полу у двери стояли в ряд целых восемь рулонов.
Обратный путь они с Гришей проделывали, снова нацепив повязку на глаза. Однажды она схитрила и на левом глазу внизу оставила узкую щель. И ей кое-что удалось рассмотреть.
– Гришка, иди сюда! – шикнула она на него, когда они укладывались спать на старых воняющих плесенью матрасах.
– Чего надо? – отозвался тот, он так и сидел в дальнем от нее углу и большую часть времени молчал.
– Замерзла. Погрей, – приказал она тем особенным голосом, которым и уложила его в постель той памятной ночью.
Цепь по трубе загремела не сразу. Ясно. Григорий боролся с гордостью и соблазном. Второе победило. И через пару минут он прижал ее к себе.
– Вика… Вика, иди ко мне. Иди ко мне, – запыхавшимся голосом запыхтел он ей на ухо. – Прости… Прости меня. Я не сберег тебя. Прости.
Его раскаяние казалось совершенно искренним, и, сама того не желая, Вика ему уступила. Уже потом, раскинувшись у него на груди, она тихо шепнула ему в самое ухо:
– Мне кажется, я знаю, где мы.
– Где? – так же тихо отозвался Гриша.
– Это старый завод, где Денис прятался. Только он так далеко не забредал. Опасно. Развалины. Случались обрушения перекрытий. Ему бродяги рассказывали. Кого-то из них заваливало.
– С чего ты решила, что мы именно на этом заводе?
– С того, что мне удалось рассмотреть написанные черной краской технические термины. Они невысоко от пола. Я такие уже видела, когда забирала его с развалин несколько раз. Я его забирала, и мы ехали кататься по городу. И он рассказывал мне обо всем.
Все это прозвучало с мечтательной грустью, и Гриша тут же напрягся. И голос его зазвенел ревностью, когда он спросил:
– И о чем же он тебе рассказывал?
– О жизни своей. О сиротстве. О встрече с родным отцом, который назвал его ошибкой молодости, а не сыном. Ну и об ограблении, конечно.
– А что об ограблении он рассказывал?
– Да так… – Она шевельнулась, сползла с него, потянулась к одежде. – Ничего из того, чего бы ты не знал. Сейчас не об этом, Гриша.
Гриша тоже зашуршал одеждой.
– Сейчас я о том, что мы на заброшенном заводе. И это неплохо.
– Заброшенный – ключевое слово, – отозвался он безрадостно.
– Здесь постоянно кто-то трется. Бродяги, гопники, нарики закладки делают. Здесь люди, Гриша.
– Ты себя слышишь, дура? – Он повысил голос, его цепь снова загремела по трубе, он отползал. – Бродяги, гопники, нарики… Это люди? Это не люди, Вика. Это опустившийся сброд. Наткнись они на нас, думаешь, спасут?
