А разбудил ее уже Даниил.
– Малыш, я соскучился, – уже тверже и настойчивее произнес Сергеев. – Ты как на это смотришь?
– На что?
Она закатила глаза и замотала головой по подушке. Вот совсем ей сейчас не до свиданий. Тем более после того, что ей удалось узнать минувшей ночью. Он же может быть опасен! Она вообще чем думала, когда закрутила с ним роман? Почему не узнала ничего о нем раньше?
Хотя…
Хотя она пыталась, но информация оказалась закрытой. А открытая – неопасной. Она и успокоилась. А сейчас все как-то разом наслоилось одно на другое, и ее роман с Сергеевым уже не казался таким уж безобидным.
– Как ты смотришь на то, чтобы я подал тебе кофе в постель, а? – снова замурлыкал Даниил. – Я с цветами и пирожными у твоей двери. Открывай.
Ева подскочила от требовательного звонка в дверь, натянула на себя домашние шаровары и широкую теплую кофту, на ходу вдела мохнатые тапки и помчалась к двери.
Даниил?! У ее двери?! Такого прежде никогда не было. Он не появлялся в ее доме никогда. Даже во дворе! Что поменялось?
– Привет, – пропел он, прикрывая лицо огромным букетом белых роз. – Я вхожу…
Он вошел. Сунул ей цветы.
Ева поморщилась. Она не терпела таких огромных букетов. Они напоминали ей венки. Полез с поцелуями. Странно не бритый. И еще от него пахло алкоголем.
– Ты пил? – Ева уперла ладошку ему в грудь, мешая приблизиться. – С утра или с вечера?
– Немного. С утра добавил в кофе. А ты совсем не готова. – Даниил покрутил пальцами возле своего лица, намекая на то, что она не умыта. – Ступай в ванную. Я сделаю тебе кофе. С пирожными. Твои любимые.
И он потряс прозрачной коробочкой с пирожными.
Ева шагнула к двери в ванную, потом быстрыми шагами ушла в гостиную. Выключила компьютер и убрала подальше блокнот с записями, которые Даниилу видеть было совсем необязательно.
– Скрываешь следы преступления, – хмыкнул он, появляясь на пороге гостиной. – Так, к слову: я не собирался рыться в твоих вещах.
Ей не стало стыдно. Ей стало неловко. Но оправдываться она не собиралась. Проводила его на кухню. Показала, где кофе и турка. И ушла в ванную. Она рекордно быстро умылась и пригладила влажной ладонью короткую стрижку. Именно так ею каждое утро делалась укладка. Переоделась в плотные джинсы и черную водолазку и пошла в кухню.
Кофе уже дымился в большой чашке на столе. На блюдце пирожные в рядок.
– Прошу к столу, – приглашающе вытянул Даниил обе руки в сторону отодвинутого стула. – Ваш кофе, миледи.
Она присела и тут же принялась подсчитывать: успел бы Даниил за это время сварить кофе, вытащить пирожные из коробки, переложить их на блюдце, вытащить блокнот из ее стола и перечитать ее заметки? Он же видел, куда она его спрятала. Наверняка сделалось любопытно.
Подсчитала. Успел бы. Но молчит. Улыбается загадочно. Все странно как-то, непонятно. Его визит. Розы, кофе. И алкоголь с утра.
Надо бы позвонить Егору…
Ева пододвинула к себе кофейную чашку. Взялась за пирожное. Надкусила. Подумала: и черт с ним, пусть знает, что она не просто его постельная девка. Она офицер полиции. Пусть и бывший. И он сам ее втянул в это дело. Сам заставил ее заниматься своими украденными драгоценностями. Устроил в страховую компанию, попросил держать руку на пульсе и…
– Все так плохо, да, Ева? – задал он неожиданный вопрос, тяжело опускаясь на стул напротив. Глянул на нее со странной тоской. – Все настолько плохо, что ты за моей спиной роешься в моем грязном белье?
Она промолчала, запихнув половину пирожного в рот, и принялась интенсивно жевать. Кофейный глоток, второй, третий. В голове зашумело. Кофе очень крепкий.
– Не скрою, да… – Даниил поставил локти на стол, сложил ладони домиком. – Два ограбления были мною тщательно спланированы и инсценированы с целью получения страховой премии. Потому что я… Потому что я банкрот. Не совсем, конечно. Капитал… основной капитал мною давно уже выведен в офшоры. И недвижимость куплена за границей. Вот собирался тебя с собой забрать, а ты…
– Что я?
Ева странно медленно моргнула. Заворочала языком во рту. Там было очень сладко и липко от огромного куска пирожного, которое она только что проглотила.
– А ты затеяла войну против меня.
– Нет. Не я. – Она мотнула головой, в которой зашумело сильнее, видимо, давление поднялось от крепкого кофе. – Это твой Паша за твоей спиной ворочает делами. И войну он начал, напав на мою дачу и оставив труп на моих грядках.
Даниил нахмурился. И минуту молчал, переосмысливая сказанное Евой. Потом настырно тряхнул головой.
– Это все бред. Ты врешь.
– Просмотри криминальные сводки в Сети, – заплетающимся языком произнесла Ева. – Там все написано.
– Про Пашу?! – наигранно перепугался Даниил, прикрывая кончиками пальцев рот.
– Нет, про стрельбу на моем участке. И про труп. А знаешь, кто там был убит?
Даниил смотрел на нее со странной улыбкой, его словно забавляло то, как она говорит. Ощущение было таким, что рот у нее был забит ватой.
– И кто же там был убит, малышка? – Он сладко улыбался.
– Там был убит односельчанин Паши. Они из одного села.
И вдруг случилось неожиданное. Ее спина словно лишилась позвоночника. Тело сделалось вялым, непослушным, и голова упала на стол. Все, что она еще могла видеть, раздваивалось и плыло. И голос Даниила еле узнавался. Но все же Еве удалось осмыслить его последнюю фразу перед фазой черной пустоты.
– Сейчас мы с тобой прокатимся в одно незабываемое место, детка, – произнес откуда-то издалека Даниил.
И все. Ее словно не стало.
Глава 31
Как же холодно! Невыносимо холодно! Она ненавидит холод. Всегда ненавидела. С детства. С того самого, лишенного семейных ценностей и радостей.
Холод и голод. Эти две составляющие, по мнению ее приемных родителей, должны были воспитать в приемных детях характер. Должны были сделать из них сильных личностей.
– Только лишаясь чего-то, вы сможете познать всю ценность того, чего лишились, – так часто повторяла женщина, которую они называли мамой. – Никогда вы не научитесь любить хлеб, если он всегда будет на вашем столе.
И его не было. Ни хлеба, ни сахара. И тепла не было.
Их с Тимуром часто за бунтарский характер отправляли спать в хлев. И они прижимались друг к другу, шумно и горячо дышали на лица, чтобы согреться. Они всегда спасали друг друга. Кроме того случая, когда она столкнула его с обрыва.
Что тогда на нее нашло? Почему она так поступила?
Ева почувствовала, что ее лицу сделалось горячо. Она плакала?
