Примерно в то же время возникло еще два крупных препятствия, из-за которых положение стало даже хуже. Произошли две катастрофы: финансовая и техническая. Во-первых, в феврале был опубликован бюджетный запрос президента на 1994 г., по которому средства на межпланетные полеты, по требованию Белого дома, оставались на прежнем уровне. Повышение, на которое Хантресс рассчитывал, чтобы профинансировать начало работы над новыми аппаратами для полетов во внешнюю Солнечную систему, было полностью исключено. Вторая крупная неудача произошла всего несколько месяцев спустя, в августе 1993 г., когда американский космический аппарат «Марс Обсервер» взорвался за три дня до выхода на орбиту вокруг Красной планеты. Эта орбитальная АМС должна была ознаменовать триумфальное возвращение NASA к Марсу после долгой паузы со времен «Викингов», которые были запущены в 1975 г., а теперь превратились в космический мусор, обращающийся вокруг Солнца.
Реакция Голдина на аварию АМС «Марс Обсервер» была типичной для этого самонадеянного человека: он начал совершенно новую программу запуска нескольких аппаратов к Марсу, чтобы восполнить потерянные из-за катастрофы научные данные и с помощью всей серии АМС, которые будут запущены в течение многих лет, достичь еще большего. Он использовал эту новую программу исследования Марса, чтобы применить свой принцип «быстрее, лучше, дешевле», меньше вкладывая в проверки и дублирующие системы и принимая на себя больше рисков как компромисс частым пускам. Чтобы финансировать новую программу, Голдин собирал все деньги, отовсюду, откуда только возможно. Как вспоминает Алан:
Голдин сказал нам: «Я люблю Плутон, но у меня новая марсианская программа, и ее нужно финансировать, поэтому вам придется уложиться в $400 млн, включая стоимость пуска». Это требование выглядело совершенно невероятным. «Плутон-350» стоил намного больше, и даже во всем урезанный аппарат Стаэля по стоимости превышал $1 млрд. В те дни только пуск стоил почти $400 млн. Новое авторитетное заявление Голдина полностью перекрывало любую возможность запустить аппарат к Плутону, если мы только не найдем какой-то хитрый способ выбраться из его ценовых рамок.
Русский гамбит
Экспедиции к Плутону, которые разрабатывали Стерн в Научной рабочей группе внешних планет и Стаэль в Лаборатории реактивного движения шли параллельно. Стерн и Стаэль сошлись в одном: в новой ценовой политике Голдина нет никакого смысла. Полет «Вояджера» стоил почти в десять раз больше. Как кто-то может отправить аппарат к Плутону всего за $400 млн? При таких обстоятельствах уже только одна стоимость пуска делала полет невозможным, если только разработчикам не удастся найти зарубежного спонсора, который мог бы заплатить за старт.
В то время из-за экономического спада, который произошел после окончания холодной войны, в бывшем Советском Союзе космические проекты отживали свой век. В русской программе по исследованию планет, которая добилась больших успехов в предыдущие десятилетия, совершив посадки на Луну и на Венеру, а также перехватив комету Галлея, едва теплилась жизнь. У русских были одаренные ученые и большие, надежные ракеты «Протоны». Но не имелось межпланетных станций, чтобы запускать на этих ракетах, и ресурсов, чтобы построить новые космические аппараты. Также у них не было опыта NASA в исследовании внешних планет.
С точки зрения Алана, у Соединенных Штатов было как раз то, чего не хватало России, и наоборот. Алан видел совместный проект таким образом: Россия обеспечивает мощную ракету-носитель «Протон», Америка строит космический аппарат и управляет его полетом, и обе страны делят славу. При потеплевших в те времена отношениях между двумя государствами Алан считал, что билет на Плутон станет триумфальной последней главой первого исследования планет Солнечной системы. Это будет совместная экспедиция бывших соперников к последнему и самому далекому из всех известных миров.
Таким образом, по горло насытившись невыполнимыми требованиями отправить АМС к Плутону менее чем за $400 млн и обрадованный идеей о том, как можно бесплатно запустить свой аппарат, Алан решил изменить правила игры. Используя знания Стаэля, но тем не менее действуя более-менее самостоятельно, Алан собирался связаться с российскими партнерами и предложить им возможность участия в экспедиции. Не получив ни у кого разрешения, он вылетел в Москву, где собирался встретиться с Альбертом Галеевым, директором пользующегося авторитетом, передового Института космических исследований Российской академии наук, который выполнял в России ту же роль, что и Лаборатория реактивного движения в США. Алан:
Я никогда не встречался с этим человеком, но знал, что он обладает большим влиянием. Он был нашей надеждой, позволяющей отправить аппарат к Плутону, уложившись в ограничения Голдина. Итак, я набросился на него, сказав что-то вроде: «Ваша страна никогда не имела возможности исследовать внешние планеты. Мы сделаем вас партнерами в очень заметной экспедиции к Плутону — Эвересту исследований планет. Что мы хотим от вас — это вклад в обеспечение пуска. Это поможет оживить ваши программы изучения планет, и мы возьмем в свой проект российских инженеров. Мы научим вас всему, что сами знаем об исследовании внешних планет, а вы получите выгоду и славу от первой экспедиции к последней планете».
Хантресс узнал об этом плане в Лаборатории реактивного движения как раз перед отлетом Алана и пытался его остановить. Если говорить конкретно, то в аэропорту, по воспоминаниям Алана, ему позвонили и сказали: «Не садись в самолет! Никто не давал тебе разрешения на переговоры с русскими!»
Уэс:
Думаю, то, что Алан сделал, привело в ярость некоторых ребят из международного отдела штаб-квартиры NASA. Они были разозлены тем, что этот чертов ученый поехал туда, чтобы поговорить с нашим представителем, занимающимся сотрудничеством в области исследования планет. Что этот парень делает? Он не соблюдает протокол! Он в каком-то смысле обвел их вокруг пальца. Я просто выпил чашечку кофе и ухмыльнулся.
Но Алан знал, что без бесплатного пуска ему никак не удастся уложиться в ценовые рамки Голдина. Игра по правилам никуда их не вела. Алан вспоминает:
Итак, я сел в самолет, я туда полетел, я ворвался к Галееву, но он и его ребята сказали мне: «Нет!» Альберт сказал, что им этого недостаточно и они не хотят, чтобы их просто использовали в день старта, а все остальное в экспедиции было американским. Помню, это было в январе 1994 г., и в Москве была сильная метель. Ужасная погода. Казалось, было холодно, как на Плутоне.
Но на следующий день я вернулся, и Галеев сказал: «У нас есть другое предложение. Ваш американский аппарат может нести русский зонд, который отделится, войдет в атмосферу Плутона с масс-спектрометром и проведет измерения до того, как разбиться о поверхность планеты». Таким образом, русские действительно проводили уникальные исследования Плутона и могли заявить, что на самом деле они, а не мы коснулись его поверхности. Галеев сказал: «Если вы сможете это сделать, я обеспечу вам ракету-носитель „Протон“». Я ответил, что, как мне кажется, смогу преподнести эту идею дома, и мы устроили банкет с водкой и красным грузинским вином.
