Когда-то давно – подумать только, целую неделю назад! – Тимка сидел в уголке другой кузни, вслушиваясь в сказку пробуждающейся мастерской: лёгкие позвякивания тяжёлых клещей, глухие удары ещё не проснувшегося молота, сонные вздохи мехов. Таких историй они с дедом насочиняли великое множество – почитай, про каждый инструмент. Да и отец рассказывал немало. И вот сейчас на Тимкиных глаза пробуждалась точно такая же кузница. Но только это была чужая сказка.
Он повернулся к столу, за которым вчера заснул. Обе сумки, и его, и дедова, лежали на краю стола там, где он их вчера и оставил. Мальчишка, успокоившись, подошёл к полкам.
Инструмент в кузнице оказался в основном средний. Не такой большой, как у оружейного мастера слободы, ну, а мелкого было совсем немного. Содержался он в чистоте, ничего не скажешь, но своего места не знал. Похожие вещи лежали в совершенно разных местах, и видимого смысла в их расположении не наблюдалось. Так обычно раскидывали инструменты подмастерья, делая работу сами, без мастера. Тимка не сомневался, что те, кто работает здесь, всегда точно знали, что и где лежит, но… дед требовал для инструмента полного порядка. Слишком уж он дорог, слишком трудно его делать. И получал Тимка свой – свой собственный – только тогда, когда дед убеждался, что внук умеет им владеть, умеет его беречь и обиходить, разумеет его место.
Ещё на полке валялось несколько спутанных мотков серебряной проволоки. Тимка взял один в руки и подошёл к окну. Очень похоже на слободскую работу. Поверхность гладкая, аккуратная, размер проволоки по длине не менялся. Волочил её кто-то из подмастерьев, следы клещей показывали, что тянули проволоку вручную, а не воротком.
Волочить проволоку его учил дед. И вальцы ему дед подарил, когда внук сделал своё первое колечко. Тимка вздохнул. Тот, кто бросил сюда этот моток, ценности проволоки явно не понимал. Для него это был металл, годный разве что в переплавку. Куски разного калибра спутаны и смяты в один клубок. Дед за такое обращение с матерьялом руки пообрывал бы.
Кузнечик задумался.
«Деда нет… и никого больше нет, если отец не найдётся. Кузьма пацан свойский, да и Киприан, его помощник, тоже. И ещё наставник Макар. Остаться бы тут, и никуда идти не надо. Да и куда идти? Дед говорил твердо – домой нельзя, пока не вернется боярин Журавль. Я ведь вчера очень старался – показывал, что могу быть полезным. А вдруг нет, вдруг прогонят? И деда. Деда…»
У Тимки на глазах опять заблестели слезы, и он сердито утёрся. Не ныть. Не стонать. Не рыдать. Делать! Так говорил отец. Так вбивал дед.
Мальчишка огляделся. Все, что можешь сделать на пользу дела – должно сделать. Странные отроки, обрядившиеся в кольчуги, как взрослые ратники, вчера его спасли. Потом привезли сюда, в крепость, накормили. Так что, может, теперь он здесь будет жить… если позволят. В слободе позволялось жить только тем, кто был полезен. Мальчик ещё раз посмотрел на почти остывший горн. С тех пор, как он, вначале вместе с дедом, а потом и сам, впервые развёл в нем огонь, разжигать горн было его обязанностью.
Все, что нужно, нашлось тут же, в кузне. Дрова, несмотря на сырую погоду, оказались вполне сухими, да и угля в ящике тоже было порядочно. Тимка наколол щепы, сунул в угли и осторожно раздул несмелый огонек. Тот, почти как дома, Кузнечику подмигнул, быстренько взобрался по щепкам к аккуратно уложенным дровам. Лизнул на пробу предложенное угощение, чуть задумался, лизнул ещё раз, а потом с лёгким довольным треском стал разбегаться по дровам.
Мальчик посмотрел на меха. Собственно, мех был один, чему Тимофей даже удивился. У них в кузницах меха всегда были парные, тянешь за веревку – один мех гонит воздух, отпускаешь – другой. Жар получался сильным и ровным. Тимка пожал плечами и потянул. Мех вздохнул, набирая полную грудь воздуха, и степенно, не спеша погнал своё ровное дыхание к огню. Тот довольно загудел, стрельнул искрами, и полыхнул, охватывая все дрова разом, заставляя их раскалиться белыми углями.
Тимка набрал тяжёлый совок угля и закинул его в горн, когда дверь неожиданно раскрылась. На пороге, удивлённо хлопая глазами на незнакомого мальчишку, стояла девчушка лет десяти, растрёпанная, наспех одетая в какой-то странный наряд – то ли юбка, сшитая как порты, то ли порты, скроенные как юбка. Разглядывая Тимофея, войти в кузню она не решалась, но и убежать не спешила.
– А Кузька где? – девчонка, не обнаружив того в кузнице, явно расстроилась.
– Не пришёл ещё, – Тимка ещё раз качнул меха, и посмотрел на девочку, которая хлюпала носом и, похоже, собиралась разреветься. – Да ты зайди лучше, нельзя в кузне на проходе стоять.
Девчушка поколебалась, не решаясь войти, потом посмотрела на свою руку, зажатую в кулачок, и осторожно вошла.
– А когда он придёт?
– Не знаю, – мальчишка сочувственно посмотрел на гостью. – Они вчера поздно ушли.
– Мне очень надо, – она всхлипнула и опять посмотрела на вещь, которую держала в кулаке. – Поломалось… Меня Анька убьё-о-от!..
Глаза её наполнились слезами, губы задрожали.
«Сейчас разревётся, как я вчера. Нельзя до стыда доводить. Придётся что-то делать».
Тимофей протянул руку. Девочка поколебалась, опасаясь отдать в руки незнакомцу очень важную для неё вещь но, похоже, другого выхода не нашла. Несмело протянув руку, она вложила в Тимкину ладонь две серёжки. Кузнечик отошёл к окну и поднес их к свету. Одна серёжка оказалась совершенно целой, а вот вторая… Серебряная пластина с напаянным на неё узором была изогнута, проволока в одном месте отошла, а подвесной крюк отсутствовал вовсе.
Мальчик взял в руки ту, которая осталась целой, пригляделся к работе. Сложного в серёжке ничего не было: на плоской, довольно аккуратно выделанной пластине напаяли узор из колечек и завитушек. Видно, что украшение уже чистили, и не раз, отчего и пластина, и проволока потеряли свой блеск. Опять же, пластина была совершенно плоская, а Тимка знал, что на плоском серебро не играет, надобно, чтоб всегда изгиб был. Тогда полукруглая серёжка начнет ловить свет от солнышка и играть бегающими по проволоке искрами при самом лёгком движении головы. Крюк и вовсе сделан грубовато, выгнут из кованой проволоки.
– Поправим, – Тимофей уверенно кивнул и, порывшись в сумках, начал доставать свёртки с нужным инструментом. – Ещё лучше станут.
– Лучше не надо. Надо чтоб как было. Я их у Аньки без спросу взяла. Померить только. Только я одну уронила, а пока нашла, она поломалась.
– Сама? – Тимка скептически посмотрел на серёжку. Девчонка засопела.
Кузнечик, прищурившись, взглянул на неё. Держать она себя умела. Даром что мала ещё, слёзы на глаза накатились, губы дрожат, а вот себя держит. Не то, что его соседки в Мастеровой слободе, те по любому поводу в рёв пускались. Тимка вспомнил, как он вчера разревелся сам и как мальчишки-дозорные делали вид, что не замечают. А ведь нагорит ей… Сильно нагорит.
– Точно так не выйдет. Видишь, пластина немного помята. Я её, конечно, выправлю, но всё равно видно будет. А вот если я их обе поправлю, то разницу и не заметишь. Да и отделаю так, что они намного красивее станут. Не дура же Анька на такое ругаться.
