Вихрь слухов, сплетен и прочего черного пиара накрыл Лондон. Порой эта информация публиковалась в желтой прессе, порой передавалась из уст в уста. Она вносила сумятицу в умы, пугала и убивала последнюю надежду на то, что «все само рассосется». «Господь не с нами», — говорили люди, шепотом передавая друг другу подробности о чудовищной армаде, готовой навалиться на Британию. Словом, информационную войну Англия проиграла вчистую.
На следующий день парламент уже не собирался, а его члены, как лорды, так и депутаты Палаты общин, запуганные и сбитые с толку, попрятались по своим загородным поместьям. Кое-кто из них рванул через Канал в соседнюю Францию. Управление Британией оказалось в руках премьера Гладстона, который поверил заверениям своего монарха о том, что никаких бомбежек Лондона не будет, как не будет и вооруженного вторжения на территорию самой Британии. Ведь даже для Шотландии и Уэльса Континентальный Альянс потребовал всего лишь плебисцитов. А это значит, никто не собирался силой отрывать эти территории от Британии.
Британское правительство избрало тактику выжидания. Дескать, надо переждать шторм, отсидеться, а потом, когда у армейского командования закончатся солдаты в красных мундирах, подписать с Континентальным Альянсом и новыми ирландскими властями более-менее пристойный мирный договор. О том, что Британии уже никогда не быть Великой, знали, кажется, даже лондонские кошки, но отнюдь не депутаты того парламента, которые поставили страну на грань гибели. Но это уже были их проблемы, ибо подписать мир — это означало выдать господ депутатов для международного суда, который будет нелицеприятным и суровым. Что ж, как говорили древние: «suum cuique»
[5].
Одновременно был смягчен режим содержания тех, кого разбежавшийся парламент бросил за решетку по обвинению в измене. В противном случае югороссы могли бы повторить с Тауэром то, что произошло с тюрьмой в Слайго, а это, как считал Гладстон, было чрезвычайно опасно с точки зрения сохранения британской государственности. Ведь сидели в Тауэре лица знатные и высокопоставленные, и если бы их выпустили оттуда югороссы, то это создало бы нехороший прецедент и сделало бы этих людей лояльными иностранному государству, а не британской короне. Пусть лучше эти так называемые «изменники» будут благодарны лично ему, Гладстону, и принцу-регенту Альберту, чем русским, которые, действуя от лица Господа, говорят, что для них нет ничего невозможного.
Впоследствии «Таймс» назовет тот день «днем, когда в Британию вернулся Страх Божий». При этом на Лондон не было сброшено ни одной бомбы. Все произошло от осознания коллективной вины. Фразу Гладстона, произнесенную им в парламенте: «Господь не с нами», к тому времени знали уже все англичане, и безумие королевы могло означать лишь то, что безумна и сама Британия.
Не каждая нация может пережить переход от комплекса имперского превосходства к осознанию коллективной вины. Хотя большинству британцев отнюдь не станет хуже жить после отказа их страны от призраков имперского величия и бремени белого человека. Совсем наоборот. Они перестанут гибнуть в малых и больших войнах по всему свету, развязанных исключительно ради прибылей банкиров Сити и удовлетворения амбиций британских политиков. Ну что случится, если Уинстон Черчилль, которому тридцатого ноября прошлого года исполнилось всего три года, никогда не станет великим политиком, как и многие из его коллег, а до конца жизни так и будет работать репортером? Но зато в живых останется множество людей.
Тяжелее всего пришлось одетым в красные мундиры британским солдатам, которые в Ирландии уже вступили в бой с обученными по другим стандартам профессионалами, одетыми в зеленый и серый камуфляж. На территории Англии, Уэльса и Ирландии армейские колонны и воинские эшелоны, направляющиеся к портам для погрузки на пароходы и отправке в мятежную Ирландию, подверглись интенсивным бомбоштурмовым ударам. Полки «красных мундиров» или, как их называли ирландцы, «лобстеров», были отчетливо видны с воздуха, что способствовало точности и безошибочности наносимых по ним авиаударов.
Если это происходило в Ирландии, то зачастую после налета на британские войска, двигающиеся из Дублина к Лимерику и Голуэю, разгромленные армейские колонны атаковали отряды патриотов из Ирландской Королевской армии, которые заставляли полностью деморализованных военных сложить оружие.
Хуже приходилось тем британским солдатам, которых самолеты настигали на транспортных судах во время переправы через Ирландское море. Маленькие пароходики и шхуны, на которых плыли британские войска, тонули даже после одного попадания пятисоткилограммовой фугасной бомбы, разносившей утлые деревянные суденышки в щепки, и британцы, живые и мертвые, оказывались в ледяной морской воде.
В шотландских и уэльских национальных частях к потерям от бомбовых ударов югоросской авиации добавилось еще и массовое дезертирство, чему способствовала агентурная работа недавно созданного шотландского и валлийского националистического подполья. Узнав о сумасшествии королевы Виктории, шотландские горцы, сначала по одному, а потом целыми группами стали покидать расположение своих частей. Шотландцы не хотели умирать в чужой для них войне, тем более что сам Господь разгневался на Британию и лишил ее своих милостей.
Молодые шотландские горцы мечтали избавиться от англичан, вспоминали о сражении при Куллодене, когда британские королевские войска безжалостно добивали раненых шотландцев-якобитов. Им хотелось снова стать независимым от Лондона королевством. В Эдинбурге, Глазго, Ивернессе, Абердине и Стирлинге по ночам на стенах домов стали появляться сделанные углем надписи «Боже, храни королеву Марию!», а полиция, состоявшая в основном из шотландцев, не особо усердствовала в поиске смутьянов. И в том, что в Шотландии может появиться такая королева, многие уже не сомневались.
Британская империя, над которой еще совсем недавно никогда не заходило солнце, уверенно двигалась к своему краху…
19 (7) апреля 1878 года. Атлон.
Майор Сергей Рагуленко, командир сводного отряда спецназа Ирландской Королевской армии
В Гуантанамо сеньора Элефанте боялись все будущие спецназовцы, независимо от того, были они кубинцами, южанами или ирландцами. Но вот когда этот самый сеньор садился на лошадь, хихикали сперва все, начиная с моей паршивки Машеньки. Мол, мешок с картошкой — и тот лучше смотрится.
Надо отдать Маше должное — именно она дала мне первые уроки в этом нелегком деле. А на Корву моим обучением стал заниматься лично Нейтан Форрест, а иногда и его ребята. На это уходило почти все мое свободное время. Так как на Корву места было маловато, мы время от времени ездили на Флорес, где надо мной издевались местные детки и барышни; последние, впрочем, не забывали при этом строить мне глазки. Но, как бы то ни было, в один прекрасный момент я вдруг заметил, что издевки кончились, да и Нейтан, поняв, что большего из меня на данный момент не выжать, сказал:
— Ну что ж, к себе в кавалерию я б тебя не взял, но для ваших потешных войск сгодится.
