А там уже творилось светопреставление. Два дня назад, одновременно с высадкой короля Виктора в Голуэе и объявлением войны Великобритании Континентальным Альянсом, по всей Ирландии вспыхнули выступления ирландцев-католиков, которых не остановило даже известие о булле покойного римского папы, в которой тот пообещал предать анафеме всех ирландских мятежников.
Там, где к моменту восстания уже были созданы подразделения Ирландской Королевской армии, такие выступления были организованными. А там, где таких подразделений не было, бунт оказался стихийным и неуправляемым. Но и там нет-нет да в протестантских кварталах на стенах домов появлялись намалеванные черной краской буквы IRA и большая пятиконечная звезда. Все знали, они идут, они уже близко, возмездие за все преступления неминуемо.
И тут протестантская этика, ради успеха и прибыли дозволявшая любые преступления, начинала срабатывать в обратном направлении, вгоняя своих носителей в уныние и депрессию. Слова «Господь не с нами» стали для англичан и перешедших в протестантство ирландцев и шотландцев настоящим проклятием. Поэтому сопротивление повстанцам было слабым и разрозненным, и только там, где стояли отряды регулярной армии, поддерживался еще хоть какой-то порядок.
Одним из таких мест и был густо населенный протестантами Белфаст, который помимо всего прочего являлся центром местной судостроительной промышленности.
Уличные бои между полицией, армией и отрядами ИРА разделили город пополам. Ирландские королевские повстанцы были неплохо организованы и хорошо вооружены позаимствованными с таможенных складов многозарядными винтовками Винчестера со специальными патронами под бездымный порох. Гремели на улицах Белфаста выстрелы и падали на ирландскую землю не олени-карибу, и не медведи-гризли, а королевские солдаты в красных мундирах. Те два батальона нужны были английскому командованию исключительно для того, чтобы попробовать переломить ситуацию и кровью шотландских парней загасить ирландский пожар. Но вместо них к берегу подошел закованный в толстую броню сильнейший боевой корабль мира.
Первые же выстрелы его двенадцатидюймовок по береговым укреплениям, в которых суетились британские солдаты, означали, что время правления англичан в Белфасте истекло. Даже тогдашние, относительно примитивные орудия с чугунными снарядами все равно представляли для кораблей и береговых укреплений большую опасность. Белфаст должен пасть, и произойти это могло в самые ближайшие часы.
20 (8) апреля 1878 года, утро. Лимерик.
Сэмюэл Лэнгхорн Клеменс, главный редактор газеты «Южный крест»
У меня из головы все не шел вчерашний разговор с Виктором Брюсом. Сколько я его ни уговаривал, он ни в какую не хотел отпускать меня поближе к театру военных действий. Но вчера он, наконец, не выдержал моего занудства — то есть, понятно, упорства.
— Хрен с вами, — сказал мне без пяти минут король свободной Ирландии (при чем здесь столь любимый русскими овощ, я так и не понял). — Ладно, если вам так хочется, то поезжайте в свой Корк. Только знайте, что там вас могут и убить. «Южный Крест» недосчитается своего редактора. Не говоря уж о том, что мир потеряет величайшего писателя — вы сами даже еще не подозреваете, насколько замечательного.
— Ваше величество, — ответил я ему с улыбкой, не в силах сдержать своего ликования. — Ваше величество, спасибо вам большое! А про смерть — видите ли, в шестьдесят первом году я смалодушничал и самовольно покинул свою добровольческую часть в Миссури и отсиделся в Калифорнии, пока мои соотечественники сопротивлялись, как могли, жесточайшему врагу.
— Ладно, ладно, Сэм, — махнул рукой будущий ирландский король. — Только давайте поскорее, пока я не передумал.
Почему именно в Корк, а не в Атлон и далее в Дублин, что было бы намного более выигрышным для журналиста? А потому, что за мной числился должок перед гражданами этого портового города, где я провел самое кровавое Рождество в своей жизни. Только теперь я был в форме, и еще у меня была винтовка Винчестера, которой, по приказу Брюса, меня снабдили перед посадкой в поезд, заодно вручив патронташ с сотней маленьких бочкообразных патронов без маркировки и с красненькими головками. Впрочем, я так и оставил ее притороченной к седлу своего коня, который отправился со мною в путь в отдельном вагоне; седла и другая упряжь хранились там же, в небольшом помещении. Как мне потом объяснили, так делать было нельзя — винтовка всегда должна быть при тебе.
В Лимерик я прибыл уже тогда, когда этот важный порт был в руках нашей доблестной армии. Другими словами, мне оставалось лишь спешно запечатлеть для потомков то, что я увидел, ведь до отправки кавалерии на Корк оставалось около часа. И я побежал в город — в Лимерике я уже успел побывать в мой первый приезд и примерно представлял себе город.
Но то, что я увидел, напомнило мне Корк после памятных мне рождественских событий — пожары, развалины, гарь, причем не только в католических районах. Здесь «красные мундиры» находились в казармах, обезоруженные и под надежной охраной местного ополчения. А на улицах танцевали не только католики, но и протестанты. Женщины целовали всех, кто был в зеленом камуфляже регулярной ирландской королевской армии и сером камуфляже конфедератов, старики низко кланялись, и даже дети лезли обниматься. Для них война уже закончилась, а последние события каким-то чудом смогли примирить и католическое большинство, и протестантскую элиту, особенно после того, как им зачитали указ Виктора Первого, призвавшего вместе строить новую, свободную Ирландию для всех. Лишь немногие, уличенные в пособничестве врагу, отправились в лимерикскую тюрьму. Но такая участь настигла только тех, на чьей совести были убийства и аресты мирных граждан. Но и с ними было приказано обращаться корректно — степень их вины решит суд. И, как ни странно, но я не раз слышал, как местные ворчали по этому поводу. Из обрывков разговоров я понял, что никто не собирается нарушить приказ своего короля и его представителя, назначенного комендантом города — капитана Шона О’Дали, ранее известного под именем Джон Дейли — местного уроженца, бежавшего в шестьдесят шестом году в САСШ и одним из первых прибывшего в Гуантанамо.
Прекрасные, хоть и несколько фигуристые, местные грации целовали и меня, как я ни пытался им говорить, что я не принимал участия в их освобождении.
А потом одна из них закричала:
— Это же Марк Твен! Я его узнала по портрету на титульном листе!
Тут началось нечто совсем невообразимое — меня схватили и начали подбрасывать вверх, да так, что я уже мысленно простился с жизнью — если бы меня каждый раз не ловили неожиданно сильные девичьи руки, я б ударился головой о булыжную мостовую с такой силой, что мир и в самом деле потерял бы графомана в моем лице. Как только меня отпустили, я позорно бежал в направлении вокзала, пообещав, впрочем, приехать к ним уже как к читателям… И даже успел запрыгнуть в свой вагон.
В Корке, как ни странно, было тихо. Квинстаун, через который я когда-то покинул Изумрудный остров, уже был в наших руках, а гарнизон Корка, как мне позже объяснили, почти целиком отошел в Лимерик и в Уотерфорд, по направлению к Дублину. Гарнизон тех самых казарм, в которых я когда-то так «весело» провел время в обществе таких милых людей, как сержант Клич, сдался без всякого боя.
