Надо же, а ведь кто-то считает, что Бога нет.
"Слышишь отец? Они считают, что тебя нет. Что Бог — это совесть. Она лучший судья и только она решает виновен ты или нет, поступил хорошо или плохо. Она не умеет оправдывать. Но карает жестоко. А ты как считаешь? Ты совесть?"
Он махнул рукой: кого я спрашиваю. Спрыгнул с подоконника в комнату и пошёл прямиком к кровати.
Картина перед ним предстала печальная.
Оранта пыталась оживить, поднять несчастный, вялый, обвисший от страха и напора властной женщины стручок перепуганного до смерти чужого жениха, приученного, привыкшего к другим позам, активности и ласке.
— Ну давай же, милый, — положила она обе его руки на свою молочную грудь. Вытерла рот, которым от парня так ничего и не добилась. — Или давай попробуем так, — она стала разворачиваться на четвереньках в тому кормой и носом упёрлась как раз в пах стоящего у кровати Бесса.
— Вот так точно будет лучше, — усмехнулся он. — Но, боюсь, всё это бесполезно, дорогая. Он не по этой части.
— Не по этой? — ничуть не смутившись, уселась она на пятки. — А по какой?
— Сейчас объясню, — поднял он мужские портки и швырнул в окно. — Ну-ка, Оланд, давай за ними. И почему-то ждал, что тот опять разнюнится, расплачется. Но наткнулся на неожиданный отпор.
— Думаешь, я с бабами не могу, да? Думаешь, ты решаешь кто чего достоин, а кто нет? Думаешь тебе всё дозволено? Лапать чужих невест. Да у меня просто на эту не стоит. Понял?
— Понял, понял, — отмахнулся он него Бесс, тот и так наговорил лишнего. Но Бесс знал, как это исправить и, расстёгивая штаны, подмигнул Оранте, — А у меня стоит. Ещё как стоит.
В конце концов неудовлетворённая женщина — это чистое зло, а неудовлетворённая коронесса — чистое зло помноженное на масштабы целой страны. Она же так ещё войну какую-нибудь затеет. Завалит преисподнюю кающимися грешниками, а ему потом разгребай.
— Я могу! — крикнул ему в спину Ригг.
— Слышь, Оланд, — не оборачиваясь сказал Бесс, глядя как Оранта отползает к подушкам, не сводя с него глаз. Как широко, маняще раздвигает ляжки цвета испуганной нимфы. — Ты или сейчас сам свалишь или я тебе помогу.
Судя по звуку ломающихся кустов, парень принял правильное решение.
— Что ты творишь, моя флуэнта бита? — скинул он портки и полез на кровать. Подтянул её за колени, упёрся твёрдой плотью в пах. — Ненасытная моя, что ты тут без меня устроила?
— Бесс, — всхлипнула она, обнимая его крепко-крепко. — Не бросай меня больше. Никогда не… Ах! — опрокинул он её на спину, не желая слушать. Да и она передумала говорить.
Царапала ногтями обивку кровати. Колотила кулаками по матрасу. Выгибалась. Орала. Стонала. И кончила с рыком удовлетворённой тигрицы:
— О, Бесс! Будь ты проклят, Бесс!
Если бы только он мог почувствовать хоть сотую часть её удовлетворения. Когда блаженно закатив глаза, Оранта погладила рукой свой напряжённый упругий сосок.
— Я хочу от тебя детей, — погладила она и второй. — Я хочу, чтобы ты был новым короном, Бесс.
— Какая честь, — уже надев обратно штаны, усмехнулся он.
— Ты уходишь? — удивлённо поднялась она на локтях, хотя правую грудь всё ещё машинально ласкала.
— Я скоро вернусь, — нагнулся он, облизал он этот упругий вишнёвый сосок, легонько прикусил, оттянул и отпустил. — Не скучай.
Подхватил с пола, оставленную Оландом рубаху и вышел в дверь, на ходу засовывая тряпку в карман. Он не мог понять, что именно происходит, но безошибочно чувствовал, что нужен сейчас там. Анне.
Глава 13. Анна
— А у тебя был муж, Мина? — склонилась Анна над пяльцами. Что-то так всё закрутилось, что "Сосны в снегу" она вышивать так и не закончила.
Подарит на дорожку, раз Ригг как раз на днях собрался по делам, решила Анна, как-то и не обидевшись на него пьяного за недавнюю выходку.
— Нет, — положила Мина в камин очередное полено.
— А мужчина? — постаралась Анна придать своему голосу уверенности.
— Да, — с уверенностью, которую ей и не надо было изображать, ответила Мина. — И не один.
— Как не один? — выпрямилась Анна.
— Как-то так, — хитро улыбнулась та. — Пойду я ещё дров принесу. Да сьериту Сантиверру проверю. Девчонки сказали, она так наклюкалась.
"Это она с расстройства", — про себя сказала Анна. Но некрасиво обсуждать такие вещи с прислугой, поэтому промолчала. Хотя уж кто-кто, а служанки всегда всё лучше всех знают.
Откусила узелок. Ну всё, закончила. Тут и оставалось несколько стежков.
Она сняла рукоделие с пяльцев, встряхнула, разгладила на коленях.
— Теперь постирать, отгладить. И в рамочку, — словно Мина ещё здесь, сказала вслух. Дверь скрипнула. — Что-то ты быст…
Шитьё упала на пол, когда Анна вскочила.
— Ригг?
В одних штанах, без рубашки, с совершенно безумными глазами он выглядел так, словно сбежал с тюрьмы, с больницы или, прости Отче, с того света.
Он схватил Анну за руку, развернул, и толкнув грудью, прижал к стене.
— Я хочу тебя.
— Ригг… — не знала она, что делать. Он прижал её бёдрами так сильно, что она чувствовала всё, что происходило у него в штанах. А там стало очень неудобно, много и твёрдо.
— Здесь, — поднял он её руки за запястья и прижал над головой, словно распял. — И сейчас. Задирай юбку.
— Я не могу, — едва слышно прошептала она.
— Я сказал: задирай! — приказал он и отпустил руки. — Ты — моя! Я никому тебя не отдам. Никогда. Ты будешь только моей.
— Ригг, послушай меня, — несмотря на страх, голос Анны прозвучал спокойно и уверенно. — Я и так твоя. Я дала обещание. Я при свидетелях дала согласие на наш брак. И я люблю тебя, Ригг. Слышишь? — она осторожно отодвинула его, и он отступил. Её руки нежно легли на его плечи, погладили. — Люблю. И я буду твоей. Но не губи, если моей не жалко, свою душу.
— Ты не понимаешь. Ничего не понимаешь, — расстегнул он ширинку. — Мне надо. Сейчас. Пусть хоть так.
Анна прижалась затылком к стене, чтобы не видеть то, что он держал в руках.
— Не отворачивайся, пожалуйста, — чуть отстранился он. А потом взял её руку и положил на плоть. — Смотри на него! — приказал он.
Она втянула живот, и вжалась в стену как могла, когда её рукой он начал скользить вверх-вниз по своему органу. Горячему, плотному, с выпуклыми венами. Ригг смазал её ладонь выступившей влагой на головке и застонал, руководя её рукой.
"Святая Ассанта! — сглотнула Анна, чтобы не расплакаться. И нет ей было не противно, но это… это же нельзя. Плохо. Грешно. Мама, мамочка, помоги мне…"
