– Может, вернемся за ним? – предлагает Мори сочувственно.
Рика кривится, отмахиваясь:
– Да ну, что я, по памяти не восстановлю? Главное, ручка при мне, а писать хоть на салфетках можно.
Замечаю у подножия скалы темный прямоугольник записной книжки.
– Эй, псих, сделай одно доброе дело в жизни, – громко обращается Рика к камерам, – верни мне блокнот!
Я не реагирую, даже когда она начинает прыгать и махать руками.
– Идем дальше, – напряженно предлагает Мори.
– Он не смотрит, – сердито бросает поникшая Рика. – Какой смысл?
– Или просто молчит, – отзывается тот.
– Или, – шепчу, заставляя их вздрогнуть, – уже увидел, что хотел.
Откручиваю сложность на максимум. Мори смотрит на вспыхнувший под ними огонь с вежливым удивлением, словно посетитель дорогого ресторана на нахамившего официанта. Рика широко улыбается:
– Так как, блокнот вернешь?
Ее наглость поражает едва ли не больше, чем сдержанность Мори. Отвечать я не считаю нужным.
Они все-таки идут дальше, осторожно, страхуя друг друга. Не так, как во втором боксе, сливаясь в одно целое, но и без споров или перетягивания одеяла, как они общаются обычно. Невозможность коснуться – как общий код, метафора их отношений – быть вместе, связанными прочной цепью, но всегда на расстоянии. Срываясь то и дело, повисают на браслетах, дергают руками, придавая запоздавшему партнеру ускорение. Почти всегда успевают. Мори сбивает огонь с пиджака, Рика тычет пальцем в стоящего рядом кузена:
– Мы дьявольски везучие, Мэри.
Тот, вздрогнув, отодвигается, лицо на миг теряет равнодушную маску. Рика складывает руки на груди.
– Ты всю жизнь так дергаешься. Но только от меня, когда другие на тебе висли, тебе было по фиг.
– Да, – негромко отзывается Мори. – Только не всю жизнь. Мне исполнилось семнадцать, когда я понял.
– Что ты понял? – резко переспрашивает она. – Что мне важно тебя обнимать? А когда ты от меня отстраняешься, а остальные тискают нашего Ледяного принца почем зря, это малость обидно, это не понял?!
– Извини, – опускает он голову. – Я не подумал…
Снова замолкает на полуслове. Рика отчаянно машет рукой.
– Ты офигенно сложный, братик! Пошли уже, может, там найдется бутылка виски, и с ней ты станешь разговорчивей. Или я начну тебя понимать, высосав пинту чего-нибудь крепкого!
– Ты же не пьешь, – обеспокоенно замечает Мори.
– Я и забыла, что ты за мной подглядывал, как в школе в женской раздевалке! – хохочет Рика. Он краснеет, а кузина, неожиданно посерьезнев, отрезает: – С тобой начну, честное слово.
Снова фыркает, тянет цепь, Мори тут же подстраивается. Идеальное дополнение. Если бы вы еще могли с этим смириться. Забавно, они называют друг друга братом и сестрой, игнорируя тот факт, что они двоюродные, а не родные.
Стою перед окном с чашкой кофе, смотрю на парк. Мэри Литтл мы вчера нашли в некрологе. Бедная женщина уже почти год как умерла, дом продан. Дочь, которую зовут не Беатрис, а Элбет, живет в крохотной дешевой квартирке на Марион-Хилл, рядом с железной дорогой и аэропортом.
На звонок мисс Литтл не ответила, на работе ее не видели уже несколько дней, точнее сказать не могут. Я с трудом убедил себя, что ехать к ней глубокой ночью – плохая идея. Восемь часов все равно погоды не сделают, а спать нужно даже детективам.
Болтаю ложечкой в чашке, допиваю. Теперь мальчик с первого фоторобота привиделся мне утонувшим, и я, пожалуй, предпочел бы поскорей забыть эту картинку – больно реалистичная, особенно с учетом того, что река тянется вдоль всего парка, да и, помимо него, найдется, где и откуда свалиться в воду.
Уже достаточно рассвело, чтобы ехать за Шоном и отправляться – все еще надеюсь, что в гости, а не на место преступления.
По пути к напарнику сюрприз подкидывает первая миссис Литтл – звонит мне.
– Он всегда дарил мне что-нибудь, – говорит без всяких прелюдий. – Цветы, открытки. Сигареты. Ту шаль, что вы видели.
– А вы? – спрашиваю. Слышу легкий вздох.
– Я тоже. Он носит сандаловые бусы, я привезла их из Индии. Другие мелочи, иногда одежду. Деньги я ему не давала. Он никогда не просил.
Качаю головой, благо она не видит.
– Ясно, миссис Литтл. Спасибо, что позвонили.
В трубке снова вздыхают, тут же раздаются гудки.
Загадочная это вещь, отношения с родителями. Чем больше вариантов вижу, тем сильнее убеждаюсь – похожих не бывает. И абсолютно плохих, пожалуй, тоже.
Красное оповещение сворачивается, я поспешно открываю статистику Элли. Состояние тяжелое. Кто бы сказал, что я буду так этому рад, но все познается в сравнении. Не критическое, уже прекрасно.
Бет придерживает ее голову, Элли что-то бормочет с закрытыми глазами. Откручиваю звук на максимум, все равно не могу разобрать ни слова. Оглушительно спрашивает устроившийся на полу Эл:
– Она бредит, да?
Бет кивает, по капле вливая лекарство. Контраст, в тесте на правой части экрана все мельтешит, а слева словно поставили запись на паузу. Эл щупает повязку на плече, поправляет что-то под ней. Делится:
– В школе меня дразнили, что я не встречаюсь с девчонками, потому что у меня есть ты.
– И кто тебя так дразнил? – уточняет Бет, не отвлекаясь от дела. – Этот, забыла фамилию, с квадратным подбородком?
– Роджерс, ага. – Эл улыбается. – Он предлагал тебе встречаться?
– Если это можно назвать предложением, – уклончиво отвечает Бет. – В общем, да.
Замолкают надолго. Только когда Бет поднимается и ставит на стол пустой стакан, Эл наконец решается спросить:
– Почему мама отдала меня вам? – Поспешно добавляет: – Извини. Я знаю ее версию, просто…
– Просто хочешь узнать мою, – договаривает за него Бет.
Долгая пауза, Эл ждет, опустив голову. Мне остается только догадываться, что творится в его мыслях, пока сестра ищет подходящие слова. Так и не найдя, начинает рассказывать как есть:
– Тебе был год, когда отец умер. Ты знаешь, он ушел от моей мамы, когда твоя забеременела и узнала, что будет сын. Ты еще не родился, когда у него обнаружили рак, уже на поздней стадии. Я тогда старалась им не интересоваться, но мама переживала, приходилось слушать. Он не любил врачей. Он, по-моему, вообще никого не любил. Лечиться не хотел, твоя мать не смогла его заставить. Когда он умер, она принесла тебя нам. Сказала, что у нее неподходящий образ жизни и нет денег. Как будто у нас были! Но мама всегда была доброй… Старалась быть. И взяла тебя.
Замолкает. Я морщусь: такой хороший момент откровенности, и так испорчен интонациями непрожитой боли! Эл на экране тихо благодарит сестру, губы дрожат. Он старается казаться спокойным, но живая мимика не позволяет. Бет бережно накрывает ладонь брата.
