– Это не имеет значения. – Поднимает голову к камере. – Ты знаешь, что я знаю. Но это неважно.
Отмечаю ошибку. Рика оборачивается сердито, изображает пантомимой: «Прекрати корчить из себя паладина».
– Недостаток эмпатии. Нарциссическое расстройство. Психопатия.
Верно, в детстве ей ставили именно такие диагнозы как основные, и еще букет менее распространенных. Сейчас можно сказать, что это было чушью… Или, если знать о Рике чуть больше, чем она показывает случайным знакомым, не сказать.
Наверное, это не оправдывает родителей, при любом неповиновении таскавших ребенка по врачам. Кто знает, может, без этой толстой стопки навешанных ярлыков Рика не оказалась бы здесь… А может, у них тоже была бы скользкая дорога, дождь и тонкий лед.
Любовь – не розовые очки. Но и не требование быть идеальной дочерью.
Мигает монитор. Рика сначала смотрит на него недоверчиво, потом, сжав кулаки, разворачивается к прозрачной перегородке. Я ждал, что с этим вопросом будут проблемы.
«Почему Эмори следил за тобой?»
– Потому что контрол-фрик и идиот!
У Мори каменеет лицо, но он даже не вздыхает от удара, только глаза блестят ярче. Укоризненно смотрит через стекло, Рика отвечает свирепым взглядом:
– Блин, я-то откуда знаю?!
Вместо подсказки он только поправляет очки, отворачивается, якобы полностью сосредоточенный на своем вопросе. Рику это наверняка бесит – будто он считает ее дурой, которая не может догадаться о чем-то очевидном. На самом деле тут помогла бы разве что телепатия, Мори сам не может дать однозначный ответ, хотя истина очевидна любому, кто смотрит на эту пару со стороны. Но изнутри в нее невозможно поверить – каждый из них боится этой правды, вкладывая в нее слишком многое.
– Она училась, – тихо говорит Мори, в самом деле пытаясь думать о своей части теста. – Но не практиковалась очень давно. Сейчас скорее нет, чем да.
«Умеет ли Эрика играть на пианино», простой вопрос. Как ослабла уверенность Мори. А ведь сначала отвечал так, словно видит кузину насквозь. Ошибки сделали свое дело. Это правильно.
– Эй, Мэри, – недовольно окликает Рика, – если будешь делать вид, что мои вопросы тебя не касаются, застрянем тут навеки!
Он чуть склоняет голову, прикрывает глаза, пережидая боль от удара током. Оборачивается к прозрачной перегородке.
– Я… – Едва заметная пауза, мгновение он смотрит Рике в глаза, но тут же отводит взгляд. – Я боялся за тебя. Боялся, что с тобой что-нибудь случится, а я буду далеко и не смогу помочь. Ты ведь вечно лезла в мясорубку, чтобы посмотреть, как она устроена.
Рика рывком отворачивается, успевая до того, как я отмечу подсказку. Стискивает зубы, втягивает носом воздух, но молчит. Похоже, у нее настолько же высокий болевой порог, как и у Мори.
«Чего боится Эрика?» Мори задумывается, рука тянется к нижней губе, теребит, ища сухие корочки. Привычка, которая говорит об Эмори больше, чем он догадывается, иначе давно бы отучился от нее. Признается:
– Я не знаю.
Настолько тихо, что система даже не засчитывает это как вариант ответа. Зато Рика все слышит, оглядывается, вскидывает брови. На лице написано: «Ты? Не знаешь? Да ладно!» Но Мори не оборачивается и не видит этой пантомимы.
Предпоследний вопрос у Рики элементарный – историю о друге детства, погибшем в аварии, и виновнике происшествия, отделавшемся минимальным наказанием, она знает. Именно после этого Мори впервые всерьез пошел против воли родственников – выбрал работу прокурора, а не адвоката.
Мори все еще колеблется. Рика смотрит насмешливо, но пока не подсказывает. Ждет, чтобы кузен попросил?
Но он не просит. Упорство Рики – часть маски, созданной в пику родным. Мори, пошедший в армию просто потому, что считал это правильным, упрям от рождения. Его маска – мягкость, пушистое одеяло, которое можно бить и пинать вечно… Только одному человеку. Другие быстро натыкаются на лист стали под пушистым покровом.
– Я знаю, с чем моя сестра сражается изо всех сил, – тихо говорит Мори. – Из этого я могу сделать вывод о страхе. – Поднимает взгляд к камере, я вижу, как он напряжен, как твердеет лицо и расширены зрачки. Он боится сделать больно своим ответом, так же как боялся отвечать на вопрос о диагнозе. В тот раз он ошибался, Рика давно привыкла жить со своим детством. Сейчас оснований для страха больше. – Она всегда боролась с любыми попытками на нее повлиять. Она боится быть слабой. Потерять себя за чужими представлениями о том, какой она должна быть.
Рика щурится, ей наверняка хочется сказать, что она вовсе этого не боится, но Мори прав. Характер его кузины, заставляющий бросаться волком на все пугающее, высвечивает ее страхи, словно прожектором.
Последний, одновременный вопрос. Рика, и без того взвинченная донельзя, выпаливает:
– Чтобы он навсегда исчез из моей жизни!
Мори вздрагивает всем телом. Опирается на стену, прикрывает глаза. Со стороны не понять, что его сильнее хлестнуло, – искренний огонь в словах Рики или удар током, беспощадно обличающий лгунью. Она смотрит на него с тревогой, но тут же отворачивается.
– Быть рядом, – выдыхает Мори, не открывая глаз. Усмехается, не слыша победного марша.
Рика с ненавистью смотрит на все еще горящий на своем экране вопрос. Она знает, что солгала, но не может заставить себя даже пошутить, брякнуть про «чашку кофе» или «нормальный блокнот».
– Я хочу, – начинает Рика медленно, сжимая кулаки, – чтобы этот придурок выражал свои желания чуть адекватнее, чем круглосуточная слежка! – Улыбается вдруг, добавляет: – И маффин. Банановый. С орехами.
Вернувшееся к ней чувство юмора подтверждает – ответ был правдивым. Хотя, конечно, до идеального ему далеко.
– Эй, а маффин? – наигранно возмущается Рика, когда открываются двери. – Если уж взялся изображать боженьку, желания страждущих надо выполнять! А то верить перестанут.
Мори на своей половине только прикрывает глаза ладонью, но видно, как касается его губ улыбка. Отлепляется от стены, шагает наружу, конечно, одновременно с Рикой. Они сталкиваются в дверях, отворачиваются тут же, молча поднимаются наверх.
Эффект неуместной откровенности: если случайно узнаешь о другом то, что не хотел знать, или если о тебе узнают подобное, доверие понижается, все верно. Но они же не узнали ничего нового! Они не могли не догадываться…
– Слушай. – Рика, остановившись на лестнице, смотрит в камеру. Ей наверняка хочется назвать меня если не мудаком, то психом. – Слушай, Миротворец. Дождь. Ты на каком основании решил, что лучше нас знаешь, что мы чувствуем? У тебя половина вопросов такая, что психолог ногу сломит! А ты что-то на доктора с ученой степенью непохож. И как бы сильно я этих докторов ни ненавидела, они так грубо никогда не действуют.
Молчу. Возвращается усталость и головная боль. Нужно отправить гостям капельницу. Встаю из-за ноутбука, чуть не спотыкаюсь о котенка, на всякий случай проверяю у него воду – привык, что просто так мы не сталкиваемся. Кстати, нужно поесть перед тем, как лечь.
