Вдруг понимаю.
– Я не могу сломать Миротворца. – Чувствую, как дрожит мой голос. Заставляю себя успокоиться. – Тебе нужно именно это, верно?
– Конечно. – Злая усмешка звучит так ясно, будто я вижу ее на экране.
– Я не знаю как. – Страх перехватывает горло.
– Врешь, – нежно шепчет сестра, вторя моей собственной мысли. Это ведь уже почти случилось. Но сделать это снова, самому, осознанно…
– Вру, – соглашаюсь. – И не вру тоже. Эдриана нет без Миротворца. Вы… ты назвала нас Дождем, и Дождь – это один человек, составленный из нас обоих. Миротворец – это то, как я говорю, как двигаюсь, как дышу. Я не умею дышать иначе.
– Значит, перестань дышать вообще, – смеется сестра.
На миг меня охватывает паника, сжимает в тисках, заставляя подтянуть колени к груди. Для Электры это – самый лучший, самый правдивый ответ. Значит, она права. Мы оба правы.
– Я больше всего боюсь смерти, а Миротворец позволяет мне выжить.
– Умница, братик. А теперь делай.
Встаю. Отдираю красную кнопку, разбираю на запчасти. Роняю на пол изоленту, батарейку, тонкую пластмассу, диод… Смешно, ведь это тоже делает Миротворец. Он всегда решает поставленную задачу быстро и эффективно. Сейчас решение ведет к смерти. Только сейчас?…
В ладонях остается стальная пластина с острыми краями. Прислоняюсь к стене, закатываю рукав. Заношу железку над виднеющимися под тонкой кожей венами.
Страх накатывает и отступает волнами, бьется в груди заходящимся сердцем. Руки дрожат. Я рывком замахиваюсь, закусываю губу. С каждой секундой все тяжелее держать пластину, деревенеют мышцы, все тело скручивает паническая судорога. Я вдруг оказываюсь наблюдателем, смотрю, как рыдает мое тело, опускает занесенную руку.
– Делай.
Холодный голос бьет пощечиной, а следом меня прошивает разряд тока, достаточно сильный и долгий, чтобы я, не выдержав, закричал. Неловко падаю на пол, сворачиваюсь в клубок, всхлипывая. Я жалок. Здесь все становятся такими. Зачем я это придумал?
Потому что это тест для двоих. Все, что делает один, он делает ради другого! Я же убиваю себя в надежде, что мне позволят выжить.
– Делай!
– Сейчас.
Собственный голос кажется отстраненным и сухим. Бью быстрее, чем успеваю испугаться. Приходится ударять снова и снова, прежде чем кровь начинает течь сильно. Теперь она не остановится сама по себе.
Боль, только сейчас доходящая до сознания, взрывается под кожей вместе со страхом, выходит криком.
– Не зажимай рану, – жадно приказывает Электра.
С трудом заставляю себя вцепиться в локоть намного выше кровавого месива. Это не остановит кровь, но, кажется, боль становится слабей.
– Я прошел, – выдыхаю отчаянно.
– Еще нет.
Она права и неправа одновременно. Слезы заливают лицо, я чувствую, как течет нос и сочится кровь из прокушенной губы.
– Тогда я пройду, только когда умру.
– Ты сам это сказал.
У нее красивый смех. Всю жизнь был таким. Я тоже хотел так смеяться, но мы не идентичные близнецы. Просто брат и сестра, родившиеся в один день и час. Просто одинаковые светлые волосы и голубые глаза, одинаковое сложение и рост.
Кровь течет и течет, впитывается в одежду, разливается по белому полу. Звуки становятся глуше, кружится голова. Хочется думать, что я всего лишь теряю сознание, но какой смысл врать. Я умираю.
– Ты все-таки мне солгал, – смеется сестра. – Или врешь сам себе. Есть то, чего ты боишься сильнее смерти.
Вяло пожимаю плечами. Может быть. Сейчас я уже не боюсь, мне просто холодно. Вялое торжество: убить меня проще, чем сломать. Крови так много… похожа на вишневый сок, только гуще…
Когда шипит дверь открывающегося бокса, я не верю своим ушам. Вскидываю голову, готовый заорать от счастья, – и начинаю задыхаться. Ужас стискивает горло, вжимает в стену. Нереально отчетливо вижу лицо Эла, первым шагнувшего в бокс, сначала удивленное, потом сердитое. Здесь все мои пленники, они подходят молча, а мне остается только отползать, пока они не загоняют меня в угол.
Мне хотелось бы держаться лучше. Быть храбрей. Но эти лица, такие разные и такие неестественно спокойные, будят панику большую, чем удар железа по руке. Тот страх – мгновенный, этот – намного медленней. Стискивает сердце в когтистой лапе, кажется, оно вот-вот лопнет, не выдержав захлестывающего ужаса. Невольно бормочу:
– Пожалуйста, нет…
Пытаюсь прикрыться руками. Глупо. Они не станут меня избивать. Это слишком просто. С левого запястья течет и течет кровь, капает, разбиваясь об пол, стекает мне на лицо.
Меня обступают плотной толпой. Я смотрю на них снизу вверх, вжавшись в угол. Знаю, я жалок: испуганный, в крови, с заплаканным лицом. Я настолько противен сам себе в эту минуту, что отступает даже желание выжить. Жить с этими воспоминаниями невозможно, но и умирать так – чудовищно.
Когда Мори наклоняется ко мне и закидывает себе на плечо, я все-таки теряю сознание. Скорее от страха, чем от потери крови.
Уже скорее утро, чем ночь, коллеги давным-давно разбежались по домам, а я пью кофе на кухне. Обычный черный из автомата, к черту давление. Я бы сейчас еще и виски выпил, но на работе нельзя.
Весь вечер занимался обычными делами: получил отчет из лаборатории, пересказал Джемме предварительные итоги, позвонил мисс Стрит, убедившись, что про Ирландца она ничего не знает. Работал, хотя в голове вертелись только фотография и фоторобот.
Электра Рейн, да? Не единственная выжившая в той катастрофе, хотя свежеиспеченные хозяева компании сделали все, чтобы об этом забыли. Чтобы никто не вспоминал, что ребенок у гения Восточного побережья был не один.
Это дело вел не я, куда мне. В убойном у нас работала Мария.
Отхлебываю еще черной жижи, запиваю таблетки. Повысили давление, понизили давление, соблюли баланс. Знаю, я так себя угроблю. Сейчас плевать.
Она ненавидела эту историю и помнила о ней. Повторяла: «Что-то я упустила, Пол. Точно что-то упустила». Теперь я понимаю, почему до сих пор жив. Чтобы, увидев тебя за пределом смерти, сказать: «Я знаю, кто убил Рейнов». Хотя ты, конечно, теперь знаешь это сама.
Спускаюсь в подвал. Дежурный дремлет над книгой.
– А, Сандерс. Чего бродишь по ночам?
Разыскиваю дело в электронном виде. Потом по каталогу нахожу картонную папку, перебираю фотографии. Четырнадцатилетний пацан, равнодушное лицо, длинные светлые волосы, едва заметные веснушки. Убийца? Все были уверены, что да. Все, кроме Марии.
Вспышка боли. Пошевелиться невозможно, жжение, выдернувшее меня из забытья, угасает, сосредотачиваясь в искалеченной руке.
