Первое препятствие – линия шипов. Чуть киваю в такт ловушке, Эл держится в шаге, цепь удобно провисает, давая пространство для маневра.
Но ритм слишком сложный, рваный, не позволяет отследить гарантированно безопасный промежуток.
– Поговорим? – ровно предлагает Эл.
Он такой спокойный. Не пытается изображать веселость, но словно ничего не боится. Хотя я знаю, что это не так.
– О чем?
– Например, почему она велела Рике именно утопить тебя? – спрашивает он в лоб.
Приходится сглотнуть, воздуха не хватает. Не так, как раньше, теперь, хоть и трудно, но можно выдержать. Я еще не упал. Балансирую на краю.
– Мне тяжело говорить об этом. – Смог бы я признаться раньше? Нет, конечно.
– Извини. – Мне чудится грустная улыбка в его голосе. – Я не сестра. Не знаю, кому из нас ты сделал больней, но прощать у меня получается хуже. Так, может, хоть что-нибудь объяснишь? Или, – Эл запрокидывает голову, – Элли, расскажешь ты? Мы же до сих пор ничего не понимаем. Ну или это только я такой дурак.
– Электра, – шуршат динамики. – Я сказала, меня зовут Электрой.
– Но тесты я проходил с Элли. – В его голосе что-то, чего я не могу понять. – И тогда, помнишь, после первого теста, когда Миротворец наказал меня, за мной пришла ты. За мной пришла Элли.
Чего он хочет? Надеется вот так вернуть ее? Но не все можно отменить. Смерть необратима, и прошлое не поменяется от чьей-то веры.
Я вытащил сестру дважды, а она сделала меня Миротворцем. Собой, своим подобием. Мы близнецы, не может быть, чтобы только один из нас родился чудовищем, желающим чужих смертей. Я должен быть таким же. Но это не так. Знаю, убедился – я не убийца. Временами это кажется мне слабостью. Я чертова жертва, сестра права. Я ничего не могу.
– Эдриан, – пробивается словно сквозь вату. – Как насчет говорить вслух? Ты куда-то уплыл, а я так ничего и не понял.
– Почему она хотела, чтобы я захлебнулся? – Голос такой сухой, что дерет горло. – Потому что однажды она всех нас утопила. Меня. Себя. И родителей. Она хотела сделать мне больно. Вот и все.
Думаю отстраненно – странно, что я могу говорить об этом. Кажется, вчера что-то утонуло в ванне, онемело, снова застыв в кромешном ужасе, таком, что ни выразить его, ни пережить до конца невозможно. Или, наоборот, сейчас кусок льда погрузился в воду и почувствовал себя льдом? Ведь этот страх, этот Эдриан, не знавший, что делать, желающий просто расплакаться в объятиях мамы, не способный поверить, что родителей больше нет, что это из-за сестры, из-за того, что он не сказал о том, что видел… Все это отделилось от меня в тот день. Замкнулось внутри, как если бы кипящую кастрюлю плотно закрыли, обвязали веревками, оклеили желтой лентой «Опечатано!».
Потом крышку сняли. Я запечатал ее снова, но остались трещины, сколы. Пар бьет из них струями, обжигает до кости, но ужас ослаб, а выросшая на нем ненависть завяла. Остались воспоминания, которые были заперты вместе с чувствами, а теперь листаются в голове посекундной съемкой, чистые, ясные. Я вижу все, и как же невозможно больно понимать – я в самом деле ничего не мог сделать. Больше нет черного провала между падением и берегом, есть знание и такая отчаянная боль, словно рана, прежде отравленная анестезией, начала ощущаться в полной мере. Но все же эта боль не оглушает.
Почему? Опора на другого человека, сжатые пальцы – пусть не на руке, а всего лишь на цепи, но этого достаточно. Тихие голоса. Я очнулся в невозможном тепле, в обещании, что никогда больше не останусь один со своим страхом.
– Я опять уплыл, – говорю сам.
– Пошли, что ли? – предлагает ворчливо Эл. – Ночь же. Спать хочется.
Когда чувствуешь движение воздуха вокруг стремительно поднимающихся из пола лезвий, это страшно. У нас нет права на ошибку, и мы считаем вслух, пытаясь поймать ритм. Эл часто обращается к динамикам, смеется вымученно.
– Ностальгия, блин! Помнишь, Элли? Миротворец сделал нам примерно так же весело.
Замечаю, как он подчеркивает мое старое прозвище. Не брат, не Эдриан. Словно Миротворец – какая-то иная сила, другой человек. Но это же не так. Это я. Мы с ней. Понимание обжигает – он жалеет меня. Вот это разделение на Эдриана и Миротворца – его жалость, неверие в то, что чудовищем мог быть я. Что я мог быть сильным. Но я был!
Злость толкает вперед, заставляет схватить за руку, наплевав на вспышку боли в запястье, рвануться вперед. Получается. Почти. По ту сторону ловушки остается прядь волос и брызги крови, Эл трет одну ногу о другую. Тонкая царапина на голени, мелочи, а его джинсам все равно хуже не будет, но… Эл молчит недолго. Советует:
– Я, конечно, очень понятливый, но предупреждай, ладно?
Острый укол вины. Я не должен был так поступать. Что я сделал, чем я думал?!
Тихо шуршат динамики, спрашивают устало:
– Ну? Будешь повторять, что какой-то абстрактный Миротворец был мудаком, а мой братик рядом с тобой ни в чем не виноват?
– Виноват, конечно, – задирает голову Эл.
– Идем? – Я почти не слушаю его, смотрю вперед.
Не жалеет ли он, что вызвался заменить Бемби? Звякает цепь, я бросаю взгляд на нее. Эл коротко сжимает звенья.
– Идем.
Будущую горку пока не видно за ловушками – для нас включен полный набор. Смотрю на ближайшую задумчиво. В лабиринте был ранен Мори, здесь снова пострадал мой напарник. Из-за меня.
Делаю рывок, выталкивая Эла за линию скрывшихся в полу шипов, но он с силой упирается ногами, в последний миг каким-то чудом выдергивает меня из-под удара. Мотнув головой, требует:
– Не надо.
– Почему?
– Потому что все равно не поможет. Я знаю. Я проверял.
Эл шагает дальше, я следую за ним, все еще пытаясь разобраться. Отчаявшись, спрашиваю:
– Почему ты говоришь мне это?
– После того как дважды был наказан Миротворцем? – Эл невесело хмыкает, дергает здоровым плечом: – Да, было чертовски больно. Но знаешь, это не самое страшное. Когда ты сказал, что я здесь из-за сестры, было больней. Или когда мы проходили четвертый, и я узнал, что она хотела убить меня в детстве…
Замолкает. Я знаю, что делал ему больно. Им всем. Если он думает, что это перечисление что-то объяснило, то нет. Наоборот.
– Тогда почему? – переспрашиваю после третьего препятствия.
– Потому что ты этого не заслуживаешь, – улыбается Эл. – Ты же хотел как лучше, хоть и делал все через задницу. Ты сам раненый, как мы все. – Поднимает взгляд к камере. Добавляет: – И ты тоже. Тебе просто ужасно больно. Так, что невозможно терпеть. Хочется объяснить другим, как это, и кажется, что они никогда не поймут.
Мы останавливаемся перед альпинистской горкой. Обратный уклон, ловушки хищно высовываются из щелей. Если бы не отсутствие топлива, нас ждал бы огонь. Эл присвистывает.
