Квартира отвращения не вызывала. Дома этой серии строили в 70-е годы как ведомственные или кооперативные, поэтому откровенная пьянь и рвань в них встречалась редко даже сейчас. Повод, конечно, не имел ничего общего с реанимационным – «ОКС 1» (бредовая разработка станционных гениев, когда диспетчер по опроснику выставлял предварительный диагноз острого коронарного синдрома), но позиционная война с оперотделом не всегда заканчивалась нашей победой. Хотя, с другой стороны, лучше бабушке ЭКГ снять, чем с бомжами возиться.
Это, собственно, была и не бабушка. Женщина лет 60 со среднеинтеллигентным лицом сидела на диване, слегка откинувшись на подушки.
– Что беспокоит? – спросил я.
– Сердце давит.
– Долго?
– Уже с час.
– Раньше бывало?
– Бывало, конечно.
– А как давит-то?
– Будто кирпич положили.
Опрос больного – это как прогулка по канату. Можно говорить все что угодно, главное не останавливаться, иначе контакт потеряется.
– Большой кирпич?
Женщина посмотрела с удивлением:
– Не маленький…
Фельдшер уже накладывал электроды ЭКГ.
– Не маленький – это как? Как обычный, стандартный или как раньше обжигали? Как в Кутафьей башне?
Женщина хихикнула.
– Наверное, как современный.
– А давайте-ка мы его сейчас прогоним. Повторяйте за мной: «По стене ползет кирпич…»
– По стене ползет кирпич, – повторила больная.
– В алюминиевых трусах…
– В алюминиевых трусах…
– А кому какое дело…
– А кому какое дело…
– Это песня про любовь.
– Это песня про любовь.
Фельдшер протянул ЭКГ. На пленке ничего страшного не было.
– Запомнили? А теперь без меня…
– По стене ползет кирпич в алюминиевых трусах. А кому какое дело? Это песня про любовь, – продекламировала пациентка.
– Ну что, уполз кирпич? – спросил я уверенно.
– Уполз.
– Ну вот, теперь если давить будет, начинайте петь эту песенку. Если инфаркта нет, кирпич уползет.
– Удивительно! Сколько лет болею, а никто мне такого не говорил.
– Это специальная разработка Лаборатории экспериментальной патологии института Склифосовского. Еще Демихов начинал разрабатывать, когда сердце собаке пересаживал в 50-е годы.
Мы тепло распрощались.
Когда мы вышли из квартиры, девочка-интерн, стажировавшаяся с нами, спросила, широко раскрыв глаза:
– Сергей Валентинович, это правда?
– Что правда?
– Про Демихова.
– Конечно. Вот попадем еще «на сердце», сама увидишь.
На очередное «сердце» мы попали на следующем же вызове. Ситуация была схожая, только пациент отличался – вместо 60-летней дамы был 70-летний доцент-хирург, которого на кирпич пришлось выводить. Зато Демихова он видел лично, поэтому легко поверил в песенку.
Следующий кирпич уполз у 40-летнего мужика. Однако его пришлось все же госпитализировать – впервые выявленная стенокардия как-никак.
Утром фельдшер Леха рассказывал с упоением: «Вчера Валентиныч был в ударе. Песни про кирпичи с больными пел, а они выздоравливали».
Все посмеялись. Однако на следующей смене пара человек попросили списать слова песенки. Изгнание кирпичей начинало становиться ноу-хау нашей подстанции. По слухам, бабки в поликлинике передавали друг другу слова заветной песни.
Через пару месяцев я заехал в Центр. У входа курила Татьяна, старший врач оперотдела.
– Слушай, народ просто ошалел… Сегодня звонит одна и требует рассказать, как правильно кирпич с сердца выгонять? В штанах или в трусах?
Про водителя Рыжикова,
или Случай на пляже
(из воспоминаний о старой скорой)
Водитель Рыжиков был стар и толст. Он был классическим скоропомощным водителем – никогда не торопился, постоянно ворчал, пил чай из китайского термоса и знал проезды через все окрестные помойки.
Кстати, о помойках. Была у Рыжикова одна пламенная страсть. Попав куда бы то ни было, он находил помойку и тащил оттуда какую-нибудь железяку. Добычу он любовно складывал в железный гараж на пустыре в долине речки Сетунь, и железяк накопилось там столько, что поставленный туда когда-то «Москвич-401» не то что вытащить, увидеть было нельзя. Но, собственно, Рыжикову это и не требовалось: жил он неподалеку от подстанции, а досуг его был прост и незамысловат – домино и совместное распитие спиртных напитков в компании таких же пенсионеров во дворе кунцевской пятиэтажки.
Работу свою Рыжиков выполнял без огонька, но честно. Но было то, что он ненавидел всеми фибрами своей души. Не любил он дежурства на стадионах, пляжах и прочих местах общего пользования, ибо помойки в них никакого интереса для него не представляли. Железяки на них не выкидывали, а если и выкидывали, то шустрые дворники все быстро прибирали в свои закрома.
…Молодой фельдшер Пашка-Занзибар давно планировал эту акцию. Он долго подлизывался к старшему фельдшеру Евгении, чтоб его поставили одного на бригаду. Потом он активно соблазнял по телефону унылую диспетчершу из Центра, которая должна была дежурить в этот день с ним. Перед дежурством он попросил соседку Неониллу Аполлоновну, чтобы та поставила свечки в храме, куда ходила ежедневно, Николаю Угоднику, покровителю моряков, Макарию Египетскому (о нем он слышал от той же соседки), покровителю песков (Египетский ведь!), Пантелеймону-целителю, патрону медиков, и Илье-пророку, молитвеннику за всех, кто на колесах, и организатору гроз и дождей. Вернее, Илье-пророку полагалось две свечки: одну за успех предприятия, а другую, чтобы не было дождя. Пашка хотел урвать дежурство на пляже в Серебряном Бору. Смысл этого действа был двойной: во-первых, возможность купаться весь день, во-вторых, – отсутствие вызовов. Обращений на пляже в будний день было мало, точнее сказать, их практически не бывало, но дежурства назначали на всякий случай.
Выходя на сутки, Пашка сделал все как надо – три раза плюнул через левое плечо, перекрестился на икону святых апостолов Петра и Павла, подаренную все той же Неониллой, и на всякий случай подложил пятак под пятку, хотя это вроде относилось к экзаменам. «Хуже не будет», – подумал Пашка.
