Мама умирает, и мне трудно думать о чем-то еще.
И в какой-то мере мне все еще не верится, что это правда.
Неожиданно что-то ударяется в мое окно. Я вздрагиваю и открываю глаза. По стеклу вниз скользит комок снега. Мне требуется несколько секунд, чтобы понять: кто-то кинул снежок.
Я вскакиваю с кровати и открываю окно как раз в тот момент, когда второй снежок летит по воздуху. И мне приходится уворачиваться от этого снаряда, чтобы не получить в лоб.
– Эй! – кричу я.
– Прости, – доносится голос Кристиана со двора. – Я не хотел попасть в тебя.
– Что ты делаешь? – спрашиваю я.
– Пытался привлечь твое внимание.
Выглянув наружу, я смотрю на подъездную дорожку и вижу там его блестящий черный пикап.
– И что ты хотел?
– Вытащить тебя из дома.
– Зачем?
– Ты просидела тут целую неделю, – прищурившись, говорит он. – Хватит киснуть, пора выбраться отсюда. Тебе нужно немного развеяться.
– И ты решил стать мои проводником в мир веселья?
Он улыбается.
– Так и есть.
– И куда ты меня повезешь? При условии, что я соглашусь на это безумие.
– На гору, конечно.
На гору. Словно в округе есть только одна гора. Вот только от этих слов мое сердце начинает биться быстрее.
Потому что я знаю, что он имел в виду.
– Доставай свое снаряжение, – продолжает он. – Мы едем кататься на лыжах.
Да, я не могу отказаться от предложения покататься на лыжах. Это мой наркотик. Примерно через час мы с Кристианом болтаемся на подъемнике над заснеженным склоном, сосем конфетки «Джоли Ранчер» с вишневым вкусом и смотрим, как лыжники катятся вниз с горы. Как же классно оказаться на такой высоте, ощущать, как холодный ветер ударяет в лицо, и слушать скрип снега под лыжами. Это просто божественно.
– Вот она, – говорит Кристиан, и в его взгляде виднеется нечто похожее на восхищение.
– Ты о чем?
– Об улыбке. Ты всегда улыбаешься, когда катаешься на лыжах.
– С чего ты взял? – возмущаюсь я, хотя прекрасно знаю, что это правда.
– Я наблюдал за тобой в прошлом году.
– Понятно. А когда ты участвуешь в гонках, то всегда так забавно кривишь рот.
Он потрясенно смотрит на меня.
– Неправда.
– Правда-правда. Я тоже за тобой наблюдала.
Подъемник, гремя, проезжает между одной из вышек. Снизу доносятся крики нескольких лыжников. Я отворачиваюсь от пронзительного взгляда зеленых глаз Кристиана. Помню, как радовалась в прошлом году, когда по счастливому стечению обстоятельств мы оказались с ним вместе на подъемнике и нам впервые удалось по-настоящему поговорить.
Вот только сейчас мне совсем не хочется разговаривать.
Он чувствует мою отстраненность или, возможно, видит ее в моих мыслях.
– Ты можешь поговорить со мной, Клара.
– А не проще ли тебе прочитать мои мысли?
На его лице мелькает мрачная тень.
– Я влезаю в твою голову не по своей прихоти.
– Но ты вполне можешь это сделать.
Он пожимает плечами.
– Мой дар непредсказуем, когда дело касается тебя.
– Может, тебя это удивит, но жизнь сама по себе непредсказуема, – говорю я.
Он отводит взгляд и стряхивает снег с лыж. Мы молча смотрим, как он летит на землю.
– Знаешь, чтение мыслей не назовешь подарком судьбы. Тебе бы понравилось идти по школьному коридору и точно знать, что все вокруг о тебе думают?
– Это отстойно.
– Но с тобой все по-другому, – говорит он. – Иногда ты просто неосознанно передаешь мне мысли. И я не знаю, как заблокировать их. А может, и не хочу этого.
– Ну, это нечестно. Ведь мне никогда не узнать твоих мыслей. Ты – мистер Загадка, которому всегда известно больше, чем мне, но при этом ты ничем не делишься.
– Когда ты оказываешься рядом со мной, то большую часть времени желаешь, чтобы я ушел.
– Кристиан, – выдыхаю я.
– Если ты так хочешь узнать, о чем мои мысли, просто спроси меня об этом, – говорит он. – Но мне показалось, что тебе это совершенно неинтересно.
– Эй, мне интересно, – протестую я, вот только это не совсем так.
Потому что я не хочу представлять, каким было бы наше будущее, если бы мы с Такером не полюбили друг друга. Не хочу ощущать то, что Кристиан заставляет меня испытывать: смущение, страх, возбуждение, вину, тоску, осознание себя и всех наших чувств, будто у него есть волшебная сила, которая, как по волшебству, позволяет включить мою эмпатию. И даже если это правдивые эмоции, мне не хочется знать о них. Не хочется нуждаться в нем.
– Мне, черт побери, интересно, в чем заключалось мое предназначение, – продолжаю я. – Почему никто не может сказать мне: «вот твоя цель, иди и сделай вот это»? Неужели я слишком о многом прошу? И где пропадал Джеффри в ночь пожара? И что за таинственный парень у Анджелы? Мне хочется знать, почему Чернокрылый влюблен в мою мать и в чем заключалось ее предназначение. Почему, даже зная о скорой смерти, она не говорит мне об этом? И если ты сейчас скажешь, что она делает это, чтобы защитить меня или ради моего блага, то я столкну тебя с подъемника. Может, это какое-то наказание за то, что я не выполнила собственное предназначение? И это вновь возвращает нас к вопросу о том, в чем именно оно заключалось. Потому что мне сильно, безумно сильно хотелось бы это понять.
Кристиан качает головой.
– Ничего себе.
– Вот и я о том же.
– Так, значит, у Анджелы есть таинственный парень… – говорит он.
– О, черт, мне не следовало этого говорить.
– Нет, как раз таки следовало. Молодец, что сказала, – смеясь, добавляет он. – Я никому не проболтаюсь. Хотя теперь меня гложет любопытство.
– Никогда не умела хранить секреты, – застонала я.
Кристиан поворачивается ко мне.
– Не думаю, что это твое наказание.
– Нет?
– Слушай, я тоже не знаю, каково мое предназначение, – говорит он, и в его голосе слышатся ласковые нотки. – Но если бы у тебя не появились видения о пожаре, ты бы не приехала в Вайоминг. И мы бы сейчас не сидели на этом подъемнике. А если бы твоя мама рассказала о собраниях общины раньше, то ты бы появилась там еще весной, и мы бы узнали друг о друге еще до пожара. Так что все бы сложилось по-другому, верно?
Да, все бы сложилось совершенно по-другому. Мы бы знали, что не должны спасать друг друга, и не сомневались бы, что за нашей встречей в лесу кроется нечто иное. Вот только к чему бы это нас привело? Полетела бы я спасать Такера, несмотря на это?
