Если вдуматься, то суть меланхолии в привычности восприятия жизни. Я, к примеру, не вижу вокруг ничего непривычного. Это повод подумать о себе как о настоящем эпикурейце, потому что вроде как научился извлекать наслаждение из пустяков: почтовый ящик пуст, в нем нет рекламы; телевизор сдох и в доме больше нет новостей; кредитор неделю как не объявляется и притом совсем не забывчив; место обнаружил в газете, где ни слова о президенте, судя по виду – самое зачитанное… Не до дыр, конечно. Дыра, окруженная главой государства, – слишком волнительный образ, можно не пережить.
Во время поминок вдова сунет мне в руку конверт с моим именем. Именно сунет, а не отдаст. Потому что между исполнением печального долга и пожеланием «бери и проваливай» есть разница. Я ее понимаю. В конверте обнаружится дорогой и пижонский блокнот «молескин», перетянутый, как положено, резинкой. В нем три странных записи.
Первая: «Марс не будет атаковать Землю. Он заключит ее в объятия и трахнет в один из радиальных тоннелей метро. Я бы предложил поближе к станции Марксистской».
Вторая: «Я ведь тоже живу в своем обособленном мире как в пузырьке воздуха. Пузырёк выпуклый, поэтому люди видят меня по-разному, но никто – таким, какой я есть на самом деле. Возможно, что я вообще не более чем отражение от блестящего, отполированного дыханием воздуха. Поэтому не стал всматриваться в дурацкие графины».
Третье: «Вы только представьте себе, что у Отелло с Дездемоной трое слабоумных детей. Как думаете: проще ему в таких обстоятельствах было бы порешить жену? Я так даже не сомневаюсь. Да, кстати… Или некстати? Среди детей – ни одного чёрного. Но Дездемона тут ни при чем. Она об этом мечтала, и мечты сбылись».
Круто. Признаться, никогда не подозревал Кимыча в тяге к сочинительству. Отнесу это на свой счет: рядом с неудачником странно не попытать своего счастья. Должно же быть незанятое пространство. Творчество – оно сродни инфекции. Правда, для того, чтобы инфекция схватилась, прижилась и развилась, нужна, как мне кажется, не только благоприятная среда, но и… генетическая предрасположенность? Я право не знаю. Но что-то нужно, и это неоспоримо.
Меня самого зацепит куда легче, чем Тё. Хозяин «Трамвайной остановки» неприлично распалится из-за графинчиков, дерзко перебитых мною в тот вечер, когда я буду провожать своего товарища. Уже без него. Но с неожиданной ясностью, насколько этот корейский бес-шаман-чукча-пьяница-доставала-вообще-неведомо-кто… – был мне дорог. Я постараюсь, из кожи вон буду лезть, но так и не сумею доходчиво объяснить чудаку хозяину «Трамвайной остановки» Ризо, что невозможно, совершенно бессмысленно и даже опасно пытаться понять нашу жизнь, подглядывая за ней из-за стекла, кайфуя в стерильных микроскопических пузырьках. Он, Ризо, хоть ему и многое можно, все же туповат.
– Пусть окунутся в наше… во все наше, даже если передохнут потом! – буду кричать тупице в лицо. Зачем только слова выбирал, чтобы без мата. Всяко можно было. Выдрессировали, суки. Теперь обратно расдрессировываться. Вот же неймётся, мудакам, жизнь мне осложнять!
Тупица заберёт у меня пальто. То, что карман у пальто надорван – а я укажу, собью значимость прихода, его не взволнует. Вообще никак ни на чем не скажется. «Фиолетово» ему будет, как сказала бы внучка, посвящая меня в доселе неведомые мне тайные связи цветов с отношением к миру. Правда, она говорит «фиалетово», потому что уверена, что слово родилось от фиалки. Спорить с ней на этот счет совершенно бессмысленно. Она коренная москвичка, с молоком матери всосала протяжное «аканье», да и в принципе не желает принимать очевидное. Таковы они, коренные…
С того дня как я шумно, с гомоном и битьём заговорённой посуды «профестивалю», поминая старину Кимыча, «Трамвайная остановка» начнёт медленно и неуклонно хиреть. Посетителям станут предлагать трескуче-хрупкие пластиковые стаканы, но на меня никто из своих не обидится. Какого хрена было баловать людей хрупким баловством, не имея при этом запаса? Уместный вопрос. Еще как уместный. И задан будет не мной, а в мою защиту. Похоже, что долгие годы я был к людям несправедлив. Недооценивал, выпивая с ними, присущий им трезвый взгляд на жизнь.
Стопки избегут расправы, но вслед за графинчиками они бесследно исчезнут из нашей жизни. По крайней мере в этой утрате я буду неповинен. Допускаю, что кто-то другой, не менее удалой подсуетится. Подсмотрел мой аттракцион и подумал: «А чем я хуже?» Погром, даже такой шутейный, – неубиваемый вирус. И правильно. Алюминиевые вилки к бумажным тарелкам, гранёные стопки к пластиковым бутылочкам из-под сладкой газировки – что за дерьмовое время мы проживаем? Переливать в пластик только что выгнанное… Я сейчас просто повешусь. Совершенно невыносимая эклектика.
Завсегдатаи еще какое-то время по инерции будут заглядывать в «Трамвайную остановку», «на огонёк». Правда, немалая их часть предпочтёт буквально со дня открытия возникшую ниоткуда конкурентную точку в двух кварталах от привычного места. У настоящей, регулярной, если так понятнее, трамвайной остановки. В дань традиции, хотя какая, к черту, традиция, если все вокруг меняется, – они поименуют ее промеж собой «Остановкой по требованию». Потом неожиданно выяснится, что у хозяина «Трамвайной остановки» нет лицензии, регистрации, а в заведении плохая проводка, отсутствуют средства пожаротушения и вопиющая антисанитария. Кроме того, Резо его имя… Имя важно.
Примерно через неделю после скандального сноса «Трамвайной остановки» ночью волшебным грибом на ее месте вырастет новая забегаловка. Такая же, как и предшественница. Маленькая, низенькая, неказистая, придавленная пошлой розовой вывеской «Приют». Насквозь временная. Спугнуть – только дунуть, тут же сложится в кузов «Газели» и укатит на неосвоенные места. Я думаю о ней как о целиннице и грущу о бабуле.
Вход в «Приют», как и уличные столики, по странной прихоти Зураба, хозяина, будет развернут в противоположную от трамвайных путей сторону – на жилой массив. Я буду скучать по вагоновожатому. Вот уж никогда бы не подумал. И начну заглядывать на задворки «Приюта», чтобы видеть, как тот, глядя прямо перед собой, словно загипсованный, ведёт свой реликтовый экипаж. У него в списке потерь тоже новая строчка.
С тыльной стороны «Приюта» все вскорости будет по щиколотку зассано, так как в меню воцарится пиво. Пластмассовую кабинку мобильного нужника откроют лишь раз, при приёмке объекта. Да и нет в нашем районе служб вывозить чужое говно, со своим бы справиться. По этой прозаической причине мои вылазки, дабы полюбопытствовать, жив ли курилка вагоновожатый, не продлятся долго. Первые две недели, не дольше. Потом, как и все, я стану посещать тылы исключительно по нужде. Мы все легко обучаемы.
Кто-то распустит слух, что хозяин «Приюта» всё тот же Резо, что владел «Трамвайной остановкой», только в «Приюте» он, по условиям конспирации, «не отсвечивает». А Зураб – его родственник. Не знаю, так ли это. Мне не климатит разбираться, действительно ли Резо «залег под паркет» и затеял старо-новый бизнес. Только ни его самого, ни своего пальто я больше в нашем районе не увижу. Но все будет не окончательно плохо, на мой сухарь тоже капнет фарт. Хозяин химчистки расщедрится и предложит мне выбрать куртку из невостребованного добра. По правде сказать, я и не знал, что такое в химчистках водится. Что чужое порой пропадает – на себе испытал, но чтобы свое люди не забирали?!
