Я не воскрешу мертвеца. Но могу сделать из мертвого тела нечто… другое.
Из живого тоже могу.
А предки мои, Эсме, могли еще больше. Они создавали новых существ по необходимости, от скуки или просто из любопытства – как дети ломают игрушки, так они ломали материю, – чтобы проверить, как она устроена, чтобы познать пределы ее прочности, чтобы убедиться на собственном опыте, как долго можно ее гнуть и мять, прежде чем иные, еще более могущественные, силы скажут свое веское слово. Представь себе: ворон мог сотворить из обычной ящерицы летающего зверя размером с фрегат – крылатого, в чешуйчатой броне, выдыхающего огонь. Ворон мог изменить бойца, чтобы тот голыми руками разбивал не только черепа противников, но и каменные стены, а кожу его сделать такой крепкой, чтобы от нее отскакивали стрелы. Правда, после этого боец становился разумом подобен крабу, но находились те, кого это не пугало. Ворон мог сделать из любой, совершенно обычной птицы человекоподобное существо, наделенное даром речи, но способное лишь повторять чужие слова. Я не стану рассказывать тебе, что мои предки творили от злости, из мести или ради жестокого любопытства.
Лишь самые умелые, самые опытные могли создавать разумных существ, красивых существ – существ, в которых был хоть какой-то смысл. Тот, кто создал твоего друга, проделал хорошую работу. Возьмись я за то же дело – мои творения оказались бы уродливыми несчастными тварями.
Мы, вороны, бдительное племя, бессердечное племя, слишком разумное племя. Однажды мои предки решили: хватит. Если так продолжится, то мы разрушим собственный мир, разрушим всю Вселенную – и не останется глины, чтобы из нее лепить. Им не впервой было отказываться от великой власти, которая других сводила с ума. В их распоряжении – в нашем распоряжении – остались другие силы, достаточно могущественные, но не такие опасные. Мы посвятили себя изучению этих сил, поиску знаний и прочим скучным занятиям, для которых не нужно даже быть магусом. Ну… почти.
И все-таки иногда мы не выдерживаем и спускаемся в Подвал.
– Я не… – проговорила Эсме, когда к ней вернулся дар речи. – Я не верю.
На лице Рейнена появилась грустная кривая улыбка:
– Какого цвета сердце-суть Джа-Джинни? Ну же, Эсме. Ты не могла этого не заметить.
Целительница зажмурилась и сжала кулаки. Конечно, она заметила, что цветок был белым – со странным синеватым отливом, но все-таки белым – как у обыкновенных людей, как, наверное, у нее самой. Исцеляя Джа-Джинни – воскрешая Джа-Джинни, – она ни о чем другом не думала, а в последующие дни ей и без этого хватало поводов для размышлений. Так и получилось, что она в каком-то смысле засунула это важное знание в…
[Сундук? Что ж, я не против, местечко найдется. Давай его сюда.]
– Что произошло между тобой и Кристобалем? – тихо спросил магус. – Глядя на вас сейчас, никто бы не поверил, что ради тебя он отправился в логово своего злейшего врага. Впрочем, нет, я говорю глупости. Он бы это повторил. И ты тоже, нет сомнений. Но вам обоим больно, и – уж прости любопытного ворона – я не отстану, пока не выясню, в чем дело.
Она вытерла вспотевший лоб тыльной стороной ладони. Находиться в одной комнате с древним магусом внезапно стало опасно. Он играл с ней все это время – он вел ее по дороге, которая заканчивалась там, где было нужно ему. С самого начала – еще с того момента, как помог ей спасти Хагена…
А после рассказа о Подвале и даре Ворона разве могла она промолчать?
– Когда я погрузилась в сознание «Невесты ветра», мне открылась не только память фрегата, – медленно проговорила Эсме, не глядя на Рейнена.
– И память капитана тоже?
– Да. Я заглянула в его воспоминания… не из любопытства, просто так получилось… и они подействовали на [сундук]. Вы же знаете, что это такое?
– Знаю ли я? – Рейнен покачал головой. Солнечный свет теперь падал ему в спину, и Эсме могла лишь догадываться о выражении его лица. – Я знаю о нем куда больше, чем хотелось бы. Это ведь вороны создали его в незапамятные времена, чтобы целители не сходили с ума. Но всему свой черед. Говори.
Она почувствовала, что не сможет молчать, даже если захочет, даже если очень постарается.
– Однажды я заставила себя забыть про то, как именно погибла моя семья. Мне было слишком трудно… слишком больно. Я знаю, что это запрещено, просто у меня не оставалось другого выхода. И когда моя память соприкоснулась с памятью Кристобаля… пустоты начали заполняться, а потом [сундук] открылся и выплеснул на меня все или почти все, что я спрятала когда-то. – Она крепко сжала кулаки, вонзив ногти в ладони. – Кристобаль Фейра… или капитан Крейн… точнее, Брандан Гарби – так он назвался моему отцу при их первой встрече… они дружили. И он был там в ночь, когда наш дом сгорел, он почему-то пытался уговорить моего отца бежать, но, кажется, опоздал. Я не помню того, чего не видела. Однако… – Она подняла глаза и посмотрела на Ворона. – Теперь-то я знаю, что он связан с огнем. И меня не оставляет мысль о том, почему мою семью погубил именно пожар – всю, не считая меня.
– Ошибаешься, – раздался позади знакомый голос. Эсме вскочила и увидела, что Кристобаль стоит в дверях, скрестив руки на груди; лицо феникса было бледным – наверное, как и ее собственное. – Ошибаешься, – повторил он. – Спаслась не только ты. Нам, кажется, пора об этом поговорить… но тебе не понравится то, что ты узнаешь.
[Ай-ай, какой мерзавец.]
– Да? – Эсме упрямо вскинула подбородок. – Не понравится больше, чем то, что я уже знаю? То, что ты обманывал меня с самого начала, притворялся, что вы с Велином «когда-то были друзьями», и промолчал, что он остался в Тейравене из-за тебя?
– Из-за нас, если уж на то пошло, – поправил ее Кристобаль, и Эсме поняла, что тяжело дышит, а сердце в ее груди колотится так, словно вот-вот выскочит наружу. – Да, я решил, что лучше тебе кое-чего не знать. А потом уже было поздно признаваться в ошибке, и мне оставалось лишь беречь тайну, что я и делал до недавнего времени. Корабельная чума не входила в мои планы.
Эсме отвернулась и подошла к одной из книжных полок. Смотреть на кожаные корешки было проще, чем на его лицо – такое спокойное, такое… усталое. Он был готов к ее злости, к ее обиде. Это обескураживало, поскольку обычно феникс вел себя совсем по-другому.
– Говори. Что еще ты от меня скрыл?
– Мы с твоим отцом познакомились в море, – произнес он и так многозначительно замолчал, что Эсме тотчас же повернулась к нему опять, чувствуя, как огонь внутри разгорается с новой силой.
– Только не надо намекать, что…
Фейра вздохнул и нахмурился.
– Нет. Нет-нет-нет. Ты же не хочешь сказать, что мой отец…
– Был какое-то время пиратом, – договорил Кристобаль, когда она осеклась, не в силах произнести вслух то, что пришло ей в голову. – Да. Не так уж долго – два с половиной года. В шестнадцать лет он сбежал в Ламар, познакомился там в таверне с не самыми добропорядочными людьми и попал в команду одного пиратского судна. А потом ему это надоело, он захотел вернуться, но капитан ему попался ушлый – не пожелал отпускать просто так, цеплялся за скрытую на самом дне души любовь к… гхм… деньгам. Еще одна вылазка, каждый раз говорил он, – и ты свободен. Очередная вылазка оказалась против торгового каравана лагримских купцов, который охраняли несколько наемных фрегатов… в том числе и мы с ~Невестой ветра~. Это было давно, о Кристобале Крейне тогда никто и не слышал. Пиратам не повезло. После сражения мы везли пленников в Лагриму в трюме, чтобы сдать купеческой гильдии для суда, и вот тогда-то я и почувствовал, что один из пленников заметно отличается от остальных. Я, скажем так, увидел в нем хорошего человека.
