– А он на тебя похож, – шепчу я и сую фото под нос своему другу. По лицу Джейкоба пробегает легкая тень, и на краткий миг он становится грустным и растерянным.
– Не вижу сходства, – бормочет он и отворачивается.
– С кем это ты разговариваешь? – спрашивает Адель, подпрыгивая рядом со мной.
– С Джейкобом. Он призрак.
Она морщит лоб.
– А я так поняла, что ты на призраков охотишься.
Мы с Джейкобом переглядываемся.
– Да, – подтверждаю я. На одну ужасную секунду у меня перед глазами встает вчерашний жуткий сон, и я спешу затолкать его поглубже, – Но Джейкоб – другое дело.
Налетает ветер, холодный, внезапный, я сразу напрягаюсь и подозреваю, что это Тома, но Адель тоже ежится и обхватывает себя руками.
– Заметила, как похолодало? – говорит она.
– Ничего хорошего в этом нет, – говорит Джейкоб, и я не знаю, что он имеет в виду – само похолодание или то, что скачок температуры настолько силен, что его чувствуют нормальные люди. В любом случае, я с ним согласна.
Я шагаю быстрее. На перекрестке мы догоняем родителей и телевизионщиков и вместе ждем, когда загорится зеленый. Воздух все еще наполнен холодом, и я уверена, что тут дело нечисто. Я озираюсь, но все вроде бы тихо. Может, просто погода портится? – думаю я и, увидев зеленый сигнал, шагаю на мостовую.
Я делаю шаг, второй, и вдруг слышу, как визжат шины и отчаянно сигналит машина.
Голову я поднимаю слишком поздно. Слишком поздно вижу машину. Ко мне бросается Джейкоб, но папа успевает первым: он хватает меня за плечо и выдергивает с проезжей части обратно на тротуар. Еще секунда, и мимо проносится машина, водитель жмет на клаксон, а я, тяжело дыша и дрожа, как осиновый лист, провожаю ее взглядом.
– Кэссиди! – рявкает папа. – О чем ты думаешь?
– Но свет… – начинаю я, глядя на светофор. Он, конечно же, светит зеленым. Как и вообще все светофоры вокруг! Клаксоны воют, машины с визгом тормозят, на перекрестке полная неразбериха.
– Наверное, какой-то сбой, – говорит мама, прижимая меня к себе.
– Ага, – у меня зубы стучат. – Наверное.
Джейкоб прав в одном: Тома больше не моя личная проблема.
Он – общая проблема.
* * *
Через десять минут мы поднимаемся на одну из башен Нотр-Дама.
Собор предоставил нам тридцать две минуты для съемки, туристов выпустили и закрыли вход. Так что на крутой винтовой лестнице мы одни. Только съемочная группа, мама с папой, Полин, я и Джейкоб – и Адель, которая мчится вверх, прыгая через несколько ступенек. Я кутаюсь в свитер. На древней каменной лестнице гуляют сквозняки, и меня не оставляют дурные предчувствия.
– Тысячи людей стекаются к собору Парижской Богоматери, чтобы увидеть его резные двери и цветные витражи, – рассказывает папа, глядя в камеру.
– Но привидений в этом средневековом соборе не меньше, чем горгулий, – вступает мама.
– Ну почему здесь так много ступеней? – стенает Джейкоб, поднимаясь рядом со мной.
И это говорит тот, кому не обязательно по ним карабкаться?
Джейкоб долго таращится на меня, не понимая.
– Вот это да, – говорит он и чешет затылок. – Надо же, забыл.
Я закатываю глаза, а он мне салютует.
– Пока, материальные девчонки, увидимся наверху! – он взвивается к потолку и исчезает.
Адель вынимает изо рта белую палочку (леденца на ней уже нет) и сует в карман. Потом достает из рюкзака еще две такие же конфеты и протягивает одну мне. Я беру, хотя от волнения ничего не соображаю.
– Как ты узнаёшь, – спрашивает она, – что где-то есть привидения?
– Я чувствую, – тихо отвечаю я. – Мир вокруг становится… тяжелее, а когда призрак рядом, ощущение вот такое, – я протягиваю руку и пальцем стучу Адель по плечу. Тук. Тук. Тук.
Дома, где духов было гораздо меньше, это постукивание появлялось внезапно, и я каждый раз подпрыгивала, будто грянул гром среди ясного неба. Но с тех пор, как началась наша поездка, этот стук я слышу постоянно. Иногда он становится тише, иногда сильнее, но в этих городах столько привидений, что я удивляюсь, если где-то их нет.
Адель улыбается.
– Клево! А можешь меня научить?
Я качаю головой.
– Нет, извини. Этому нельзя просто научиться.
Она обиженно хмурится, и я объясняю.
– Это получается только у тех, кто чуть не умер.
У нее такие глаза, что я сразу понимаю: на языке у нее вертится миллион вопросов, но, пройдя первый лестничный пролет, я прижимаю палец к губам.
– Пока снимают, лучше помолчать.
Мы тихо выходим на балкон с каменными монстрами. Сверху спускается защитная сетка, не дает подойти к краю. Я возвращаюсь, но Адель просовывает пальцы сквозь ячейки и поглаживает лапу уродливой горгульи.
Мама проводит рукой по металлической сетке.
– Эти заграждения, – рассказывает она, – здесь не просто так. Отсюда падали люди. И спрыгивали. А кое-кого, возможно, даже сталкивали. Вот, например, история одной молодой женщины. Она очень хотела побывать здесь, но боялась идти одна. Она познакомилась с некой пожилой дамой, и они поднялись сюда вдвоем. – Мама продолжает мрачно и торжественно: – Что случилось наверху, никто не знает. Тело девушки нашли на камнях внизу. Старуху больше никто никогда не видел.
По телу пробегает дрожь, я чувствую тук-тук-тук. Но Адель вся светится от удовольствия, слушая мамин рассказ. Она слушает так, как будто все это сказки, настолько же далекие от реальной жизни, как мы – от края страшного балкона.
Джейкоб, стоя на углу, смотрит на город. Лицо у него сумрачное. Я подхожу ближе, чтобы проследить за его взглядом, и, задохнувшись, вижу внизу Париж.
Но там не просто красивый вид.
Там звуки сирен, пронзительные, как свистки.
Мелькают красные и синие огни.
Из какого-то дома щупальцами поднимается дым.
В воздухе разливается холод, как будто сейчас осень, а не разгар лета.
Тома Лоран уже перешел к созданию хаоса.
Мама, папа и съемочная группа скрываются за дверью, им надо подниматься выше на башню. Адель спешит за ними, а я задерживаюсь и смотрю сквозь сетку. Мы уже поднялись высоко. А значит, придется долго спускаться.
В голове у меня зреет мысль.
У Джейкоба на лице ужас.
– Кэссиди, подожди…
Но я уже проскакиваю сквозь Вуаль.
Снова это резкое, мгновенное падение сквозь черную воду в серый туман, и вот я уже опять стою на балконе собора. Звонят колокола, башни скрыты густым туманом, собравшимся над головой.
