– Думаю, да, – отвечал он, вытягивая руку и прищурившись от напряжения. Когда он толкнул чемоданчик, тот покачнулся – совсем чуть-чуть, и замер в том же положении.
Мы с родителями идем по коридору, я громко чихаю (наш условный сигнал), и секунду спустя —
БАБАХ.
Грохот от падения чемодана с кассетами.
Мама врывается в номер, папа следом за ней. Мы с Адель задерживаемся в коридоре, но, судя по крикам мамы и папиной ругани, все получилось.
Перед нами сцена полного разрушения.
Мрак, привлеченный звуком, с которым упал металлический кейс, смотрит вниз на беспорядок на полу. Карты памяти выпали из чемоданчика, но не все. Большая часть плотно сидит в своих гнездах-пазах. А вот кассетам повезло меньше. Они рассыпались по полу, но, кажется, не пострадали. Только одна валяется прямо посреди комнаты. Пленка из нее вытянута и безнадежно перепутана.
– Скверный кот! – мама с криком бросается вперед.
Мрак вспрыгивает на спинку дивана и шипит, сверкая зелеными глазищами, словно хочет сказать: Эй, люди, так нечестно! Я мысленно клянусь, что, когда все закончится, куплю ему целую банку кошачьей мяты.
– Mon Dieu! – ахает Адель. Надо отдать ей должное, изумляется она очень натурально, а вот у меня лицо такое, как будто меня сейчас стошнит.
Джейкоб сидит на спинке дивана, разрываясь между неодобрительным отношением к тому, что я затеяла, и гордостью за свой вклад в дело. Он наблюдает, как мы вчетвером ползаем по ковру, собирая кассеты и карты памяти, и раскладываем их по местам в чемодан.
Папа пытается расправить и смотать пленку в кассету, но вскоре становится ясно: миссия невыполнима.
– Хорошо еще, что есть электронная копия, – вздыхает он, и тут мама качает головой.
– Она пропала.
– Что? – папа, подскочив, заглядывает в чемоданчик, чтобы убедиться в том, что я и так знаю.
Карты памяти с сюжетом про катакомбы там нет. И нигде нет.
Папа багровеет, мама бледнеет, а потом ее лицо покрывается красными пятнами, а у меня в душе настоящая буря. Я напоминаю себе, что жизнь множества людей в опасности, что я должна была это сделать, и все правильно, но сейчас мне это кажется ох каким неправильным.
И на душе скребут кошки.
Наверное, выгляжу я так же плохо, как чувствую себя, потому что Джейкоб не донимает меня упреками. Наоборот, он появляется рядом и делает вид, что кладет руку мне на плечо.
– Закон Человека-паука, – напоминает он в тот момент, когда из глаз у меня уже готовы брызнуть слезы.
Я киваю и мысленно клянусь, что, если мой план не сработает, я из кожи вылезу, но помогу все исправить.
Помогу всем, перед кем провинилась.
Включая кота.
– Слушайте, – говорю я, как будто эта мысль только что пришла мне в голову. – Мы же улетаем завтра поздно вечером, да? Так можно же с утра все переснять!
– Если бы это было так просто, Кэссиди, – отвечает папа и трет переносицу.
Мое сердце ухает в пятки.
– Почему нельзя?
Папа вздыхает.
– Катакомбы – это музей. Посещение строго по расписанию. Мы не можем просто прийти и снимать, когда захотим. Наш визит на прошлой неделе Полин согласовывала заранее.
Я поворачиваюсь к маме и вижу, что она уже взялась за дело: прижала к уху мобильник. Остается надеяться, что она разговаривает с Полин.
– Я понимаю, – повторяет мама снова и снова и подолгу молчит, слушая Полин. – Но может быть, есть хоть какая-то возможность? Хорошо.
Она отнимает трубку от уха и переводит дыхание.
– Ну? – не выдерживает папа.
– Обещала сделать все возможное.
Нам остается только одно. Ждать.
Спустя пять убийственно долгих минут телефон звонит, и я не дыша жду, что скажут маме. Заглядываю ей в лицо: напряжение постепенно сменяется облегчением и бурной радостью. Мне кажется, что я глотнула свежего воздуха, когда мама говорит: «Спасибо! Спасибо вам большое!». Она прощается, потом объясняет нам, что Полин – чудесная, прекрасная Полин – договорилась, и мы можем прийти в катакомбы, когда они закроются для туристов.
Сегодня вечером.
– Здорово! – говорю я.
– Да уж, здорово, – уныло повторяет Джейкоб. – Страшнее этого подземелья днем может быть только одно – оказаться там ночью.
И, хотя Адель его не слышит, на ее лице тоже тревога.
Родители снова надевают одежду для съемок, приводят в порядок прически и пытаются изображать спокойствие, пока мы ждем Полин. Но когда папа видит, что я обуваюсь, он качает головой.
– Нет, Кэсс. Вы с Адель останетесь здесь.
У меня ёкает сердце.
– Но я хочу с вами!
Мама трет переносицу.
– Не понимаю, – начинает она. – В первый раз катакомбы тебя так напугали, что…
– Я не буду вам мешать, – обещаю я и продолжаю ныть: – Ну, пожалуйста…
– Дело не в том, что ты будешь мешать, золотко, – говорит мама.
– Но в прошлый раз ты так рвалась поскорее уйти, – перебивает папа. – Что за неожиданная перемена?
Как бы тебе объяснить, – думаю я, – что в городе появился полтергейст, и я должна напомнить ему, кто он и как умер, а потом отослать прочь, пока он не покалечил еще больше людей.
Но папе это сказать я не могу, поэтому избираю другую тактику.
– Катакомбы – это такое место… Обычно людям удается там побывать один раз, не больше, – говорю я. – И я не хочу упустить случай снова побывать там. Даже если и было немного страшно. И вообще, вы же поручили мне важное дело, фотографировать. Я хочу делать свою работу.
Видно, что они колеблются, и я привожу последний довод.
– А еще Адель! Я хочу ей все показать.
Не сказать, чтобы Адель смотрела на меня с энтузиазмом, но я безмолвно умоляю ее не спорить.
Мама вздыхает, а папа кивает и смотрит на часы.
– Ну что ж, тогда бери куртку. Вечером прохладно.
Мне хочется подскочить и обнять его! Но это выглядело бы чересчур подозрительно, а я не могу допустить, чтобы у родителей возникли вопросы. У них сейчас своих забот хватает.
В вестибюле нас ждет Полин.
Она взяла напрокат машину. Антон и Аннетт уже сидят там. Папа с виноватым видом отдает им то, что осталось от пленки, но Антон отмахивается от извинений и берет футляр.
– C’est la vie, – усмехается он. – Бывает и не такое.
– Только если ты не Кэссиди Блейк, – язвительно замечает Джейкоб, когда машина трогается с места. – Потому что тогда ты сама их притягиваешь, а иногда и устраиваешь.
