Вот куда мы идем: в Лувр, огромный музей со стеклянной пирамидой в самом конце Тюильри.
Он просто гигантский. В нем есть огромные залы, посвященные разным странам и эпохам. Здесь статуи и картины, гобелены, изразцы и разные древности. Кусочки прошлого. Чтобы осмотреть все, нужны недели, а может, и годы, но в нашем распоряжении всего пара часов, и мы перебегаем из зала в зал вместе с другими туристами. В одном из залов огромная толпа собралась у маленькой картины. Подойдя ближе, я вижу, что это «Мона Лиза». Я думала, что она намного больше.
Рядом со мной ходит Джейкоб, рассеянно смотрит на картины, но вряд ли их видит. Мыслями он где-то витает. В сотый раз я жалею, что не могу читать его мысли так же, как он читает мои. А спросить напрямую, о чем он думает, я не решаюсь, зная, что он может и не ответить.
Пока мы идем вниз, я слышу тук-тук-тук. Призраки. Вокруг колышется Вуаль – но только когда мы оказываемся в египетских залах. И вскоре я понимаю, почему.
– Видишь эти отметины? – мама указывает на внутренние стенки саркофага. – Это следы человеческих ногтей, – она неопределенно шевелит пальцами. – Значит, их погребли до того, как они умерли.
– Ничего подобного, – упрямо заявляет Джейкоб. Я с ним согласна и радуюсь, когда мы переходим в зал с мраморными статуями.
– Память о прошлом очень важна, – говорит папа, пока мы переходим из зала в зал. – Нужно обращаться к нему, изучать его, исследовать. Изучение прошлого помогает проживать настоящее и открывать будущее.
А еще воспоминания о прошлом помогают двигаться дальше, думаю я. Помогают освободиться.
Джейкоб начинает отставать, на одну ступеньку, вторую. А потом я оглядываюсь и вижу, что его нет рядом. Родители, держась за руки, остановились и любуются статуей. Я отхожу от них, предупредив, что скоро вернусь. Как ни странно, они не возражают.
Я нахожу Джейкоба на другом конце зала. Он сидит на скамье, уставившись на какой-то камень, накрытый стеклянным колпаком.
– Эй, – я сажусь рядом с ним.
– Эй, – вяло откликается мой друг, отводя глаза. Он долго молчит, потом прерывисто вздыхает.
– Кэсс, – медленно начинает он. – Я готов рассказать.
– Что рассказать?
– О том, что со мной случилось.
Я замираю. Я всегда хотела узнать это, но Джейкоб не хотел об этом говорить. Я не виню его, не могу винить. Разве приятно вспоминать о том, как ты умер?
– Ты уверен? – спрашиваю я.
Он отвечает так тихо, что я не сразу понимаю.
– Ага.
Джейкоб смотрит вниз, на свои руки, лежащие на коленях, и мы оба замечаем, как выглядят его пальцы. Они не такие прозрачные, как раньше.
– Джейкоб, – начинаю я, – если ты не готов, не обязательно…
Но он не дает мне договорить.
– Я все помню. Пока помню. Но я знаю, что единственная разница между мной и Тома в том, что я ничего не забыл.
– Это не единственная разница, – перебиваю я. – Еще у тебя есть я.
– Точно, – говорит Джейкоб. – Поэтому я и хочу все тебе рассказать. Чтобы, если стану забывать, ты помогла бы мне вспомнить.
Я неуверенно киваю.
– Ладно. Говори, я слушаю.
Он запускает руки в волосы, зачесывает волосы назад. Я тысячу раз видела этот жест, но никогда еще у Джейкоба не было такого серьезного и печального лица.
Я невольно вспоминаю мальчика, которого увидела в осколках зеркала, другую версию Джейкоба, потерянного, мертвенно-бледного и мокрого. Но этот Джейкоб другой. Он здесь, рядом со мной, закрыл глаза, наморщил лоб и весь собрался – видимо, ему трудно сказать правду. И все же он начинает говорить:
– Эллис Хейл.
– Кто это? – не понимаю я.
– Я, – он резко открывает глаза. – Это мое имя, его остальная часть. Джейкоб Эллис Хейл.
Джейкоб Эллис Хейл.
Очень странно, но эти два имени делают Джейкоба более… реальным. Это так странно, потому что он и так всегда был для меня реальным. Но я всегда знала его только таким, какой он сейчас, с лохматыми светлыми волосами, в футболке с супергероем и потертых джинсах – постоянным, неизменным…
– Мертвым, – заканчивает он за меня.
Впервые за все время я слышу от него это слово. И сейчас он кривится, как будто съел что-то гадкое.
– Я родился в Стретчклайде – это на севере штата Нью-Йорк. Но потом мы переехали в Лэндинг. Мне тогда было восемь.
Лэндинг – это городок рядом с нашим, на другой стороне реки.
– Восемьсот пятьдесят семь. Вот сколько дней назад это случилось, если подсчитать. Я каждый день считаю.
Мне не нужно говорить ему, что я тоже считаю, считаю каждый день, прошедший с тех пор, как я (чуть не) утонула. У меня это триста девяносто два дня. И я ведь даже не стараюсь ничего запоминать, просто просыпаюсь каждый день с этим знанием.
Но в случае с Джейкобом мне приходится произвести в уме кое-какие подсчеты, а это непросто – у меня с математикой всегда проблемы. И я еще вожусь с делением, когда он говорит: «Два с половиной года».
Два с половиной года.
Значит, если бы он остался в живых, сейчас ему было бы почти пятнадцать. Я знала, что Джейкоб старше меня – должен был быть. В конце концов, сейчас-то мы ровесники, а утонул он раньше, чем я.
– Но если в этом и есть какой-то плюс, – реагирует он, – так это то, что я не чувствую себя старше. Возможно, у всех призраков так же.
– А может, мальчишки просто позже взрослеют, – шучу я.
Он слабо улыбается.
– Извини, – спохватываюсь я. – Продолжай.
Он снова вздыхает.
– Ну, в общем, мы с братьями…
Братья. Семья. Я невольно вспоминаю о Тома и Ришаре, о той странной тяжести, которая легла на плечи Джейкоба, когда мы узнали правду о Тома.
– У тебя есть братья?
– Угу, – в глазах у Джейкоба будто огонек вспыхивает. Он улыбается мягко и грустно. – Старший и младший. Мэтью было шестнадцать, но сейчас он, ясное дело, старше. Наверное, уже в колледже. А Кит, ну, Кит меня просто с ума сводил. Ему только семь исполнилось, когда…
Джейкоб тихо выдыхает, потом делает глубокий вдох, как будто готовится нырять.
– У Кита была любимая игрушка – фигурка героя комикса. Череп из «Черепа и Кости». Я подарил ему эту фигурку на последний день рождения, и он с ней не расставался, таскал с собой повсюду. В школу. В кровать. Даже в душ, – Джейкоб тихо смеется. – Мы пошли на реку, и Кит, конечно, взял с собой игрушку. Я ему говорил, чтобы не ходил с ней в воду. Говорил, что он ее потеряет. Но эти младшие братья… – он мотает головой. – Никогда не слушаются. Ну и вот, Кита накрыло волной, и он потерял эту дурацкую фигурку. Я вылез на берег, переоделся и вдруг увидел, что он сидит и ревет. Я решил, что он поранился или еще что-то в этом духе. Уж очень громко он плакал. Устроил настоящую истерику. Ну, я психанул и прыгнул в воду прямо в одежде.
