— Коленька, глянь, какая прелесть! И какие тонкие.
— Это, барышня, турецкие стаканы. Армуды называются. От слова армуд, груша. Форма у них, сами видите, похожая, — усмехнулся казак.
— Неужто в городе продают такие? — не унималась Зоя.
— А на базаре лавку купца Махмуда спросите. У него и купите, ежели понравились.
— Обязательно куплю, — решительно кивнула девушка.
— Вы уж простите нас, уважаемый Василий…
— Макарович, — подсказал казак.
— Василий Макарович, но мы к вам вот по какому делу, — собравшись с мыслями, заговорил князь. — Юноша этот, Григорий, оказал мне большую услугу, и потому я решил принять участие в его дальнейшей судьбе. Но дело в том, что у него иногда возникают странные, даже не знаю, как назвать, не видения, а…
— Знания, — тихо выдохнул казак, доставая кисет. — Вот, значит, как.
— Да. И мне хотелось бы знать, что это такое. Не опасно ли.
— Истина всегда опасна, — пыхнул казак трубкой. — Кровь это.
— Какая кровь? — не понял князь.
— Родовая кровь заговорила, — пояснил старик. — Он вам, сударь, рассказывал, кем у него пращур был?
— Травником?
— Не тот. Первый Серко, что род их зачал, характерником был. Оттого и глаза у всех мужчин в их роду желтые.
— Характерником? И что это значит? — снова не понял Николай Степанович.
— Чалкуном он был. Колдуном, по-вашему. Только не тем, что в сумерках гнилушками баб пугают да зелья приворотные варят, а настоящим, боевым. Серко по-вашему Серый значит. Волком он обращаться умел, глаза отводить, пули да стрелы останавливать. Вот от того волка глаза их роду и достались.
— Точно! — подскочила Зоя. — Помнишь, Гриша сам сказал, что глаза у него волчьи?
— Было такое, — подумав, кивнул князь. — Так что получается, он с нечистым знался?
— Тьфу, дура! Прости господи, царица небесная, — выругался казак и, мелко перекрестив рот, добавил: — Довел старого до греха. То не простое чалкунство было, а говорю же, боевое. Оно от тех воев пошло, что казачий спас придумали. Думаешь, с чего он выжить сумел?
— И с чего же? — быстро спросил князь.
— Батька его, кончину почуяв, сам на погост ушел, а когда в могилу лег, последние силы сыну отдал. Те, у кого в роду характерники были, такое раз в жизни сделать могут. Он и сделал. Всего себя положил, а не дал роду загинуть. В общем, не бери дурного в голову, ваше благородие. Нет в нем опасности для вас. Больше скажу. Ежели сможешь уберечь парня, не дать роду казачьему сгинуть, тебе зачтется.
Не ожидая от старика такой экспрессии, князь только растерянно кивнул, пытаясь осознать все услышанное. Все эти мистические фокусы вызывали в нем тоску и желание побыстрее все забыть. Зоя, слушавшая старика раскрыв рот, не раздумывая пнула брата под столом ногой и, не давая ему опомниться, быстро спросила:
— А как род казачий считается, только по отцу или по обоим родителям?
— По батьке. Если б казаки только на своих женились, все казачество давно бы загинуло. А чтобы свежую кровь в детей влить, казаки на ком только ни женились. И на татарках, и на турчанках, и на горянках. У первого Серко жена черкешенкой была.
— Откуда вы так хорошо все о них знаете? — вдруг спросил князь.
— Людей спрашивал, — пожал казак плечами. — Деду Гришкиному я должник. А за жизнь спасенную просто деньгами не платят. Оттого и узнавал, что мог. Долги платить надо.
— И как же вы собираетесь их оплачивать? — не сдержался Николай Степанович.
— А я Гришаню наследником своим кликнул. Все что нажил, ему оставил. И бумагу нужную у попа нашего приходского оставлю. А вот ежели вы, сударь, сможете у властей такую же бумагу для парня выправить, то мой вам низкий поклон будет.
— Это не сложно, — отмахнулся князь. — Отправлю к попу стряпчего местного, он все бумаги оформит. Но почему именно его? Почему не раньше?
— Не складывалось. Горцы говорят, кисмет. Но так даже лучше. Так что, князь, поможешь парню?
— Слово даю, — помолчав, заявил князь, расправив плечи.
— Спаси Христос, княже, — перекрестился старый казак.
— Погодите, вы сказали, что назначили Гришу своим наследником. Но вы же не завтра помирать собираетесь? — вдруг сообразила Зоя.
— Не завтра, — с усмешкой согласился старик. — А вот через седмицу точно помру.
— Но как же… Вы не можете этого знать…
— Я — могу. Старые казаки, почитай, все могут, — тихо вздохнул старик.
* * *
Следующая неделя прошла спокойно. Гриша еще два раза ходил в казармы, проведать старого казака. А еще через три дня пришла весть, что Василий Макарович Ломакин окончил свой земной путь. И словно плача по ушедшему ветерану, с того дня зарядили дожди. Гриша сделал все, как его просили. Заказал службу и отстоял молебен за помин души ушедшего. А еще через девять дней мелкий, занудный дождь сменился настоящим ливнем.
Погода повлияла на всех обитателей купеческого дома, заставив их сидеть по своим комнатам и выбираться оттуда, только чтобы поесть. У самого Гриши грусть по ушедшим родителям смешалась с грустью по вновь обретенному и тут же утраченному старику. Дядька Василь, несмотря на свой почти вековой возраст, был человеком очень интересным, а главное, знающим. За те несколько дней, что они провели вместе, старик успел передать парню многое из того, что не успел передать ему отец.
И вот теперь, сидя в своей комнате и полируя тряпицей клинки кинжалов и сабли, Григорий вспоминал рассказы старого казака. Из задумчивости его вывел странный стук в коридоре. Словно кто-то пытался красться по коридору в сапогах. Этот странный звук заставил парня насторожиться. Он давно уже успел привыкнуть, что старшие девочки то и дело пробираются к нему в комнату, чтобы спрятаться и напугать его. Это уже превратилось в своеобразную игру. Ведь входя в комнату, Гриша всегда находил их.
Но по дому они всегда бегали в мягких домашних башмачках, которые не могли издавать такие звуки. Мягко поднявшись с кровати, парень скользнул к двери и, приложив к ней ухо, прислушался. Первое впечатление было верным. По коридору крались двое, и эти две тихо что-то обсуждали между собой. Отпрянув от двери, Гриша сместился к окну и осторожно выглянул в него. Во дворе, у сарая, где держали автомобиль, стоял какой-то незнакомый мужик со странной дубинкой в руке.
— Это что же, нас грабить среди бела дня собрались? — растерянно прошептал парень и, быстро убрав бебут за пояс, подхватил с кровати саблю.
Оглядевшись, он положил саблю на стол так, чтобы любой вошедший сразу увидел ее, а увидев, подошел к столу. Взяв дедов кинжал в правую руку, а трофейный бебут в левую, обратным хватом, парень встал за шкаф, прямо напротив стола. Страха не было, но появилась звериная злость. Какая-то шваль смеет врываться в дом казака, чтобы всласть пограбить и надругаться над женщинами! Взгляд парня сверкнул, словно расплавленное золото.
