– Не знаю, – признался мальчик тоненьким и испуганным голосом. – Но Трик сказал, что Мия должна отправиться туда, чтобы соединить все осколки души Анаиса.
– Зачем ехать в самую глушь к руинам древнего Ашкаха? – спросил отец. – Почему не забрать себе силу, которая находится прямо здесь, под Годсгрейвом?
– То, что в этом пруду, не поможет тебе, отец. Трик говорил об этом. Это все, что осталось от ярости Луны. Та часть, которая хочет только разрушать. Они слишком долго гнили во тьме. Мия не осмелилась к ним прикоснуться. И тебе не стоит.
Глаза императора заблестели во мраке. Сосредоточились на этой жидкой злобе. Его руки сжались в кулаки. От раздражения. Волнения. Расчета.
– Карта Дуомо, – император вновь устремил на сына черные глаза. – Та, которую украла Ярнхайм. Ты ее видел?
Йоннен с трудом сглотнул. Он любил отца, действительно любил. Восхищался им. Подражал ему. Завидовал. Но больше всего он его боялся.
– …Видел, – прошептал мальчик.
– Уиспер.
Тенистый змей продолжал молча качаться перед прудом.
– Уиспер! – рявкнул император.
– …Да, Юлий?..
– С тех пор, как ты убил спутника моей дочери, ты кажешься… темнее. – Он окинул змея внимательным взглядом. – Ты чувствуешь разницу?
– …Поглотив волчицу, я стал сильнее, да. Я это чувствую…
– Значит, эта история – правда? Уничтожая другие… фрагменты…
– …Мы забираем их себе…
Император посмотрел на сына.
– И моя дочь убила другого даркина?
Мальчик кивнул.
– По крайней мере одного.
– Тогда она по крайней мере вдвое сильнее меня.
Йоннен снова кивнул, наблюдая за отцом в сиянии одинокого фонарика. Разум императора активно заработал – коварство и ум Юлия Скаевы сокрушали всех, кто выступал против него. Построили трон на холме из вражеских костей. И поскольку Йоннен был примерным учеником, его разум тоже активно заработал.
Как он понимал, у отца было две проблемы с его блудной дочерью. Первая – Мия может получить могущество, ожидающее ее в Короне Луны. И вторая – даже если у нее не получится, с двумя фрагментами Анаиса она все равно сильнее отца. Если она вернется в Годсгрейв во время истинотьмы – а она наверняка так и поступит, – он не сможет ей противостоять.
Император посмотрел на чернильную черноту, в аркимическом свете его лицо выглядело выточенным из камня. Йоннен не помнил, чтобы он раньше видел такое выражение на его лице. Чуть ли не… испуганное.
– Она показала мне это неспроста, – пробормотал он. – Это ответ. Не просто трон или титул. Не творение человека, обреченное превратиться в пыль и кануть в Лету. Это вечно. Бессмертно.
Император всея Итреи медленно кивнул.
– Это – могущество бога.
– …Которое ждет тебя, Юлий…
– Это опасно, отец, – предупредил Йоннен.
– Что я тебе всегда говорил, сынок? О том, как получить истинное могущество? Разве для этого нужны сенаторы? Солдаты? Или святые служители?
– Нет, – прошептал Йоннен.
– Тогда что для этого нужно?
– Воля, – ответил мальчик. – Воля пойти на то, на что другие не осмелятся.
Юлий Скаева, император Итрейской республики, стоял на кричащем берегу и смотрел на эбонитовый пруд. Каменные лица произносили беззвучные молитвы. Каменные руки ласкали его кожу. Божья кровь нетерпеливо пошла рябью.
– У меня есть эта воля, – провозгласил он.
И, не произнеся больше ни слова, шагнул в черноту.
– …Юлий!..
– Отец! – вскрикнул Йоннен, делая шаг вперед.
От императора не осталось ни следа, не считая небольших волн на блестящей черноте. Пруд замерцал и исказился, на его поверхности заиграл странный не-свет. С бешено колотящимся сердцем в груди мальчик подошел еще на шаг. Каменные лица застыли. Казалось, сам Аа затаил дыхание.
– Отец? – позвал Йоннен.
Вой за гранью слышимости. Шум в темноте за глазами. Йоннен часто заморгал, покачнувшись, и схватился за виски. Его череп пронзила черная боль. Каменные лица шире распахнули рты, крики становились громче, пока не задрожали сами стены. Уиспер свернулся клубком и зашипел от боли. Йоннен тоже, упав на колени и раздирая их до крови о каменные лица. По залу будто шла вибрация – по городу, по самой земле, хотя ничто вокруг не двигалось.
Йоннен невольно присоединился к хору криков, чувствуя притяжение, какую-то темную гравитацию. Затем посмотрел на божью кровь и увидел, что она дрожит, – там, куда вошел его отец, расходились идеальные концентрические кольца. Живот мальчика скрутило, его сердце подскочило, когда он понял, что жидкость отступает, как при отливе, стекая обратно в…
«Куда?»
Он не мог пошевелиться. Не мог дышать. В легких давно закончился воздух, но он все равно пытался кричать, широко распахнув глаза и наблюдая, как падает уровень крови. Теперь в центре пруда открылся скорчившийся силуэт. Мужчина, покрытый блестящей чернотой. Кровь продолжала уходить, оставляя за собой чистый камень, каждая капля проникала в поры мужчины. Его образ изменился, на секунду показались кошмарные очертания и мгновенно исчезли. И когда крики достигли пика, силуэт принял знакомое Йоннену обличье.
– …Отец?
Он сидел на дне пруда. Голова склонена. Одно колено на безупречно чистом камне. На помещение завесой опустилась тишина.
– …Юлий?..
Отец Йоннена открыл глаза, и мальчик увидел, что они полностью черные. Не обращая внимания на свет от фонарика, все тени тянулись к нему. Йоннен заметил, что его собственная тень протягивает к отцу руку. Тоска, тошнота и голод внутри него приносили почти физическую боль.
Но медленно, очень медленно чувство прошло. Потускнело, как солнечный свет во время истинотьмы. Отец Йоннена дрожал от прилагаемых усилий. Все его мышцы напряглись. Вены на шее взбухли до предела. Но постепенно чернота на поверхности его глаз отступила обратно в зрачки и открыла белки.
– Воля, – выдохнул он мрачным, резонирующим голосом.
Император поднял руки. Тени вокруг ожили и принялись извиваться, корчиться, вытягиваться, как черное, дышащее существо.
– Воля на то, на что другие не осмелятся.
– …Юлий?.. – позвал Уиспер. – …Ты в порядке?..
Император сжал кулаки. Тени застыли, как нашкодившие дети. Мужчина опустил подбородок и улыбнулся.
– Я… прекрасно.
Воздух гудел. Тени рябили. Уиспер отполз от края пруда, природный инстинкт заставил змея свернуться в тени Йоннена. Но вместо того, чтобы поглотить его страх, мальчик почувствовал, как спутник его удваивает. Ужас змея смешивался с его собственным.
