– За тебя, пап, жалкий ты старый ублюдок. И за тебя, Оз, сопливый сукин сын.
Она допила до дна и кинула пустую чашу с балкона.
– Я убила их для вас.
– ПРИВЕТ, ЭШЛИН.
Ее сердце замерло в груди. В животе запорхали ледяные бабочки. Сохраняя каменное выражение лица, Эш повернулась и увидела его за своей спиной. Высокого и сильного. Прекрасного, как статуя, вылепленная руками Темной Матери. Ее слуга. Ее гид. Под его кожей пульсировал намек на жизнь, но глаза по-прежнему выглядели как колодцы истинотьмы, пронизанные точечками звездного света. Его дреды шевелились, словно их подхватил ветер. Руки были черными, как убийство.
Юноша смотрел на нее. Их молчание длилось века. Эш вдруг осознала, что это последнее место, где она видела его живым.
На этом выступе, прямо здесь, она убила его.
– Как я уже говорила, ты у нас нюхач, Трикки. А я не могу позволить тебе принюхиваться к сегодняшним закускам.
– О чем ты… гхр-р…
– Привет, Трикки, – сказала Эш.
– НЕ СПИТСЯ?
Она пожала плечами.
– Иногда.
– СОВЕСТЬ МУЧАЕТ?
Эшлин покачала головой, просчитывая, сколько шагов ей потребуется, чтобы добраться до лестницы. Ее рука незаметно обхватила бутылку виски.
– У нашей Мии зверский аппетит.
– У НАШЕЙ МИИ.
– Ну, – она кривовато усмехнулась. – У моей Мии.
Юноша вздохнул и помотал головой.
– СВОИМИ ПОПЫТКАМИ УТЕРЕТЬ МНЕ НОС ТЫ УНИЖАЕШЬ ТОЛЬКО СЕБЯ, ЭШЛИН.
– Мне и пытаться не нужно, Трикки. Я знаю, что ты чуешь ее запах на мне. Запах возбуждения, пота и сладких, тайных местечек. Я знаю, что ты помнишь свои визиты туда. И знаю, что отчаянно хочешь вернуться. Твой нос всегда приносил больше проблем, чем пользы.
Трик посмотрел за перила. Отсюда она столкнула его труп после того, как нанесла смертельные раны. Эш чувствовала исходящую от него здесь силу – в доме мертвых и так близко к истинотьме и Бездне, из которой он выполз. Она видела, как он сражался во время штурма горы, целиком и полностью высвободив свою темную мощь. Двигаясь быстрее, чем она могла надеяться. Будучи сильнее, чем она могла мечтать. Рассекая всех, кто осмеливался попасться ему на пути, как коса косит пшеницу, будто он был продолжением самой Леди Священного Убийства.
Ей стало холодно. Кожа покрылась мурашками, и она почувствовала, насколько тонка ее шелковая сорочка. Эш прикрыла рукой грудь, а второй крепче обхватила горлышко бутылки.
– ТЫ ВЕДЕШЬ ОПАСНУЮ ИГРУ, ЭШЛИН.
– Единственную, в которую стоит играть, Трикки. Но ты меня не убьешь.
Тогда он улыбнулся одними губами.
– И ПОЧЕМУ ЖЕ?
Эшлин окинула его взглядом, ее голубые глаза замерцали.
– Потому что в глубине души, несмотря за все эти убийства и дерьмо, ты добрый. У тебя доброе сердце. О, ты пытаешься это скрывать. Но в основном ты делаешь то, что правильно. – Она снова улыбнулась и наклонила голову. – А убивать девушку, на которой одно исподнее, просто не в твоем стиле.
– ЮНОША, О КОТОРОМ ТЫ ГОВОРИШЬ, МЕРТВ, ЭШЛИН.
Трик едва заметно прищурился.
– ТЫ УБИЛА ЕГО.
– О чем ты…гхр-р…
Эшлин уставилась на кинжал в его руке. Лезвие блеснуло серебром. Почувствовав удар в грудь, захрипела и отступила на шаг. Бутылка виски упала и разбилась о пол. Левая рука Трика придерживала ее за плечо. В правой был зажат нож, прижатый к коже над ее сердцем.
Рукоятью вперед.
Достаточно, чтобы оставить синяк, но не более. Достаточно, чтобы показать: Трик мог бы ее убить, если бы захотел. Его руки были теплыми и чернильно-черными на фоне ее бледной кожи, хватка – такой же тяжелой, как чувство вины. Глаза переполняла ярость, на ресницах набухали темные слезы, губы скривились, голос стал ниже от злобы.
– Я ХОЧУ УБИТЬ ТЕБЯ. ДА ПОМОЖЕТ МНЕ БОГИНЯ, ЭТО ПРАВДА. Я ХОЧУ РАЗРЕЗАТЬ ТВОЕ ГРЕБАНОЕ СЕРДЦЕ НАПОПОЛАМ И СКИНУТЬ ТЕБЯ В ЧЕРНОТУ, КАК ТЫ ПОСТУПИЛА СО МНОЙ. МЫ БЫЛИ ДРУЗЬЯМИ. Я ДОВЕРЯЛ ТЕБЕ. А ТЫ ПРИКОНЧИЛА МЕНЯ БЕЗ СОЖАЛЕНИЯ, БЕЗ ЕДИНОЙ ГРЕБАНОЙ СЛЕЗИНКИ.
Ее пульс грохотал в венах. Рот будто наполнился пеплом.
– НО Я НИКОГДА НЕ СДЕЛАЮ ТОГО, ЧТО ПРИНЕСЕТ МИЕ БОЛЬ. ПОТОМУ ЧТО Я ЛЮБЛЮ ЕЕ, ЭШЛИН.
Трик заморгал, и по его бледным щекам скатились две черные слезинки.
– А ОНА ЛЮБИТ ТЕБЯ.
Он выпустил ее. Отступил на шаг. Повернувшись к перилам, облокотился на них и сомкнул перед собой черные руки. Его дреды извивались вокруг лица, пока он всматривался во тьму. Такой прекрасный и сломленный. Из-за нее.
Эш застыла, прижав руки к груди. При взгляде на него внутри девушки что-то набухло. Проникло сквозь стены, которыми она отгородилась от всего мира, и бойницы, за которыми прятала свои чувства. То, что она пыталась убить, растоптать ногами в прах. В ее голове эхом раскатывались все наставления отца.
Раскаяние для слабаков.
Сожаление – для трусов.
Но она знала, что это ложь.
Всегда знала, по правде говоря.
Эш понимала, чего лишила этого юношу. Понимала, почему уничтожила все, чем он был и чем мог быть. Понимала, как ему, должно быть, тяжело вернуться в мир, который так изменился. Видеть любимую девушку в объятиях своей убийцы. И хоть у него были все причины возненавидеть их, выпустить свой гнев и разрушить все вокруг, он остался верным. Преданным своей любви. Преданным до последнего. Таким уж он был юношей.
Такого юношу она убила.
– …Прости, – прошептала Эш.
Трик опустил голову. Закрыл глаза.
По щекам Эш покатились горячие слезы, нижняя губа задрожала. Грудь затопил жар страдания, срываясь с уст горьким всхлипом. Тело содрогалось от рыданий. Она опустилась на колени среди осколков стекла и лужи золотого вина и обхватила себя руками, чувствуя, как рушатся ее стены.
– Т-трик… мне ж-жаль…
В Церкви царила полная тишина, не считая ее всхлипов.
– Х-хотела бы я все исправить, – сказала Эш, сморщив лицо. – Хотела бы я, чтобы б-был другой способ. Мы были убийцами, Трик. Убийцами – в-все как один. Я сделала то, что было необходимо. Ради своей семьи. Но… х-хотела бы я, чтобы это был не ты. Кто угодно, только не ты. И я знаю, что это просто г-гребаные слова. Знаю, как мало они теперь зна-значат. Но… мне жаль.
Она покачала головой и закрыла глаза.
– Богиня, мне так жаль.
Эшлин крепко обхватила себя руками, пытаясь сдержать свое горе. То, как она жила, какие поступки совершала… в этот момент было трудно поверить, что кто-то может ее любить. Что в этом есть смысл. Восторг от ее победы, который был таким ярким еще пару секунд назад, ныне обратился прахом на ее языке. Потому что, скармливая кого-то Пасти, ты кормишь ее и частичкой себя. И вскоре от тебя ничего не остается.
