Вещатель Адонай стоял на коленях перед ней, держа девушку за ягодицы и вжимаясь лицом между ее бедер. Откуда-то из глубин его нутра рвались блаженные стоны, пока он причмокивал, посасывал и лизал. Его ловкий язык то появлялся, то пропадал из виду, мраморная грудь часто вздымалась, гибкое тело била дрожь. Глаза так сильно закатились, что были видны только розоватые белки. Кадык подскакивал с каждым глубоким алым глотком. В детстве Меркурио довелось увидеть, как изголодавшиеся волки разорвали на части ягненка. Звуки, с которыми они это сделали, были очень похожи на те, что издавал вещатель, пока он пил.
Ткачиха Мариэль сидела в углу комнаты и наблюдала, как кормится ее брат. Ее сгорбленная фигура скрывалась в темных складках мантии, на изуродованное лицо был низко надвинут капюшон. Из него выбивались прядки светлых, как кость, волос, а с перекошенных губ ткачихи стекала тонкая струйка слюны. Одна скрюченная рука была прижата к горлу. Другая – между ног.
Адонай оторвался от влажных от крови лепестков девушки, охая так, словно он едва не утонул. Его лицо и зубы были измазаны алым, по шее стекали красные струйки. Девушка задрожала, окровавленные пальцы ласкали лицо Адоная со всем благоговением жрицы перед ее богом. Не моля о прощении за грехи свои. Предпочитая сладкое наказание.
– Еще, – простонала она, вновь привлекая его.
– Я помешал? – спросил Меркурио.
Затуманенный взор вещателя наконец прояснился, и он с придыханием рассмеялся. По-прежнему дрожа и покачиваясь, будто пьяный, он медленно повернул голову, как слепой червь к свету. Когда он увидел Меркурио в дверях, улыбка сошла с его окровавленных губ. Взгляд наполнился злобой, на подбородке повисла длинная рубиновая слюна.
– Да, – одновременно ответили они с Мариэль.
– Ну, в таком случае не нужно было оставлять гребаную дверь открытой, – проворчал старик.
Затем проковылял в комнату, громко стуча тростью по влажному черному камню. В обители колдунов было чересчур жарко, и Меркурио знал, что обратный подъем по этим ступенькам с его больными коленями будет чистой мукой. Он потел, словно черниломан с трехпеременной ломкой. Его старые ноги дико ныли. Еще сильнее болела левая рука.
– Ступай, барышня, – сказал он истекавшей кровью девушке, которая никак не могла отдышаться.
Десница слегка прикрылась своей влажной робой. Хотя выглядела она так, будто вот-вот рухнет в обморок от потери крови, ей удалось окинуть Меркурио испепеляющим взглядом.
– Ну, – поторопил он, взмахнув тростью в сторону двери. – Вали-вали. Тут как минимум трое твоих дружков околачиваются у меня за спиной. Может, у одного из них появится идея, как вам провести время, все лучше, чем в компании этих гребаных извращенцев.
Девушка глянула на Адоная, и вещатель слабо кивнул.
– Сюда, дитя, – прошептала Мариэль, маня ее скрюченным пальцем.
Девушка неуклюже поплелась к ткачихе. Когда она приблизилась, Мариэль подняла изуродованную руку и помахала ею перед кровоточащей раной на груди Десницы. Та вздрогнула. Вздохнула. Когда она повернулась, Меркурио увидел, что глубокая ножевая рана исчезла, будто ее никогда и не было.
Старик закусил губу, невольно восхищаясь мастерством Мариэль. Хотя собственная обезображенная плоть была ей неподвластна, с чужой она управлялась, как гончар с глиной. На теле девушки не осталось ни отметины.
«Ткачиха знает свою работу».
– Восполняй силы, сладостное дитя, – прошепелявила Мариэль своими потрескавшимися, кровоточившими губами. – И тотчас возвращайся.
Бросив напоследок исполненный яда взгляд на епископа Годсгрейва, девушка поправила намокшую робу и направилась к выходу из комнаты. Когда она проходила мимо, Адонай протянул к ней руку, слишком напоенный, чтобы попрощаться с помошью слов.
Меркурио посмотрел в коридор, по которому она ушла, и увидел во мраке притаившихся двух Десниц, которых приставила к нему Друзилла. Они стояли достаточно близко, чтобы дать понять – они наблюдают. Леди Клинков наблюдает. Но им не хватало смелости войти в покои вещателя без приглашения.
Для этого нужно быть совсем уж глупыми.
Меркурио показал своим теням костяшки и захлопнул дверь прямо у них перед носом.
Адонай поднялся и провел измазанной кровью рукой по волосам, запрокинув голову назад, будто та стала слишком тяжелой. Его мантия соскользнула с плеч, и Меркурио увидел под ней рельефные мышцы. Вещатель выглядел, как статуя на постаменте у Сенатского Дома. Выточенным из камня руками самого Всевидящего. Но Меркурио знал, что Аа тут ни при чем – это руки сестры наградили крововещателя невероятным совершенством. И какой бы силой ни владели колдуны, это всегда казалось ему абсолютно ненормальным.
Адонай наконец обрел дар речи, его глаза засверкали алым.
– Чаятельно, лихие времена настали, или епископ совсем разум потерял, ежели тревожит крововещателя в час трапезы.
Меркурио встал у основания треугольника, глядя на Адоная над кровавым бассейном.
– Ну? – потребовал вещатель. – Молви, аще есть что.
Меркурио показал тростью на пах колдуна.
– Просто жду, пока напряжение спадет. Зрелище впечатляет, конечно, но немного отвлекает.
– Волишь с нами свары, Меркурио? – Мариэль поднялась со стула и встала рядом с братом. – Неужто устал от бремени жизни? Ибо клянусь, истинно и верно, я могла бы утомить тебя пуще прежнего, дотоле как подниму ношу с твоих плеч.
– Уже разгневал ты Леди Клинков, и поделом, – заметил Адонай. – Столь заурядны твои враги, что возжелал кого покрепче? Кровью я кормлюсь, дабы магику подпитывать. Старых, молодых – мне единако. А я и ныне голоден, старик.
– Зубы Пасти, сколько ж херни вы несете, – буркнул Меркурио.
Адонай согнул пальцы. Бассейн ожил, и с поверхности поднялись кровавые щупальца – скользкие и сверкающие рубиновым. Клиновидные, словно пики, упругие и острые, как игла. Они медленно зазмеились вокруг епископа Годсгрейва. В воздухе, подрагивающем в ожидании, сильно запахло кровью.
– «Я повинен тебе кровью, вороненок», – сказал Меркурио. – «И кровью тебе воздастся».
Щупальца замерли в паре сантиметров от плоти старика. Алые глаза Адоная сузились до тонких, как лезвие бритвы, щелочек.
– Ну-ка повтори?
– Ты прекрасно меня слышал. Эти слова ты сказал Мие, не так ли? В вашу последнюю встречу в горе? «Две жизни ты спасла в ту перемену, егда приставили люминаты свои орудья солнцестальные к горлу горы. Мою и сестры моей, сестры любимой. Сколь ни были б глубоки и темны воды, в которые ты заплывешь, в поприще кровавом можешь рассчитывать на вещательское обетование».
Адонай посмотрел на сестру. Снова на Меркурио.
– Сии слова предназначались токмо для ее ушей, – сердито выдохнул он.
– Ни души не было в моих владеньях, когда давался сей обет, – сказала ткачиха. – Только я, мой брат, даркин и ее спутники. Так почему ты изрекаешь их, как если б был шестым среди пяти?
