Ее красные глаза просияли от радости, губы изогнулись в улыбке, сдерживаемой, чтобы кожа опять не потрескалась. В прошлый раз она заживала неделями.
– Сестра моя, сестра любимая.
Адонай ласково снял с нее капюшон и поцеловал в макушку с редкими, сальными, светлыми прядями. Мариэль смущенно отвернулась от него.
– Не смотри на меня, брат.
Адонай коснулся ее потрескавшейся и опухшей щеки, поворачивая лицо Мариэль к себе. Кошмар из мертвой кожи и открытых язв: кровоточащих, гноящихся. Она густо надушилась, но парфюм не мог скрыть мрачную сладость разложения, разрушения империй во плоти.
Он поцеловал ее глаза. Поцеловал щеки. Поцеловал губы.
– Ты прекрасна.
Она взяла его за руку, по-прежнему прижимающуюся к ее щеке. Слабо улыбнулась. Но Адонай уже отвернулся и, заведя руки за спину, смотрел на лица на стенах. Пустые глазницы, открытые рты, керамические и стеклянные, глиняные и из папье-маше. Маски смерти, карнавальные, древние из кости и шкур. Галерея лиц – прекрасных, ужасных и обычных.
– Ты пришел с вестями? – прошепелявила Мариэль.
– Златоручка и ее Клинки умерщвлены. Наш маленький даркин невредим, – Адонай пожал плечами. – Преимущественно. И вмале император прибудет из Годсгрейва, абы по подобию его ты изваяла очередное пугало.
– Трус, – вздохнула Мариэль.
Адонай кивнул.
– Та блудница Наив уже готова?
Колдун поднял брови.
– Готова. Но ревнуешь ты вскую, сестра моя. Тебе это не пристало. Наив – всего лишь инструмент.
– Инструмент, любимый брат, но в неночи былые ты пользовался им ревностно и часто.
– Она меня забавляла, – вздохнул Адонай. – А таже – опостыла.
– Наив поныне тебя бажет.
– Коли так, она глупа не менее, чем все другие.
Мариэль мрачно улыбнулась, и на ее губах заблестела слюна.
– Мнишь, Друзилла нас подозревает?
Адонай пожал плечами.
– Вмале это будет неважно. Доска готова, фигурки сделали свой шаг. Книги из читальни Элиуса направят на путь истинный. И когда все будет сделано, луна засияет на черном небосводе, аки обещал летописец.
Адонай провел пальцем по лампе, изображавшей гибкую женщину с львиной головой и сферой в поднятых руках. Ашкахского происхождения. Тысячелетняя.
– Только представь, сестра любимая, – вздохнул он. – Наша магика – лишь малая крупица того, что они знали. Что нового познаем мы, внегда он вновь озарит небеса? Как облегчатся наши пытки, какие секреты смогут быть почерпнуты, когда позади останутся залитые солнцем берега, и восстановится баланс?
Адонай улыбнулся, водя пальцем по лицу статуэтки.
– Без света не увидишь тень, – сказала Мариэль. – Ночь всегда сменяет день.
– Между черным и белым…
– Есть серый, – одновременно закончили оба.
– Когда Темная Мать возвратится на законное место на небесах, – сказал Адонай, – любопытно, как она поступит с гнилью в своем доме? И всеми теми, кто наживался на ней, отринув веру?
– Внедолге узнаем, брат.
Мариэль переплелась с ним пальцами, ее губы чуть не треснули от улыбки. Адонай поцеловал ее пальцы, запястья. Мрачно улыбнулся в ответ.
– Внедолге.
Элиус так и не нашел конца библиотеки.
Но пытался однажды. Ходил во мраке между полок, по лесу из темного полированного дерева и шелестящих листьев из пергамента, бумаги, кожи и шкуры. Нашел книги, вырезанные на кровоточащей плоти, книги, написанные на несуществующих языках, книги, которые глядели на него с полок. Перемену за переменой он бродил по проходам, порой довольствуясь компанией книжных червей и оставляя позади тонкие завитки сладковатого дыма.
Но конца все же не нашел. И после семи перемен поисков наконец осознал, что в библиотеке ничего не найти, если она сама того не пожелает. Поэтому прекратил поиски.
Элиус закатил свою пустую тележку на бельэтаж и остановился у кабинета, чтобы прикурить сигариллу. Увидел новую стопку книг в ящичке с надписью «ВОЗВРАТ», которые незаметно приносили неночью новые аколиты, обучавшиеся в горе.
Старик выдохнул серый дым, с кряхтением наклонился и, подобрав книги одряхлевшими руками, с почтительной осторожностью сложил их в тележку.
– У библиотекарей всегда работы непочатый край, – проворчал он.
Элиус порылся в поисках очков в карманах жилетки, штанов, рубашки, и наконец обнаружил, что они у него на лбу. Сухо улыбнувшись, прошел в свой кабинет и затянулся сигариллой.
– Девушка, которая дирижирует убийством, как маэстро – оркестром?
Друзилла оторвалась от книги с кроваво-алым обрезом и черной вороной, вытесненной на обложке. Ее губы изогнулись в невеселой усмешке.
– Черная Мать, а он высокого мнения о своей прозе, да?
– Критиковать может каждый. – Элиус зажал сигариллу губами и пожал плечами. – Но да, с некоторыми метафорами он, пожалуй, перемудрил.
– Слава Богине, что он не говорит так, как пишет. Если бы он выражался так же претенциозно, я бы давно его убила.
Летописец окинул взглядом Леди Клинков.
– Чем обязан этому визиту, юная Зилла? Давненько я тебя тут не видел.
– Ты действительно думал, что я не узнаю, чем вы тут занимаетесь? – спросила она, закрывая книгу. – Считал, что я слепая, или просто молился, что я не замечу?
– Я не был до конца уверен, что ты сможешь увидеть нас с высоты своего кресла.
– Как давно ты знаешь?
Летописец покачал головой.
– Не понимаю, о чем ты, девочка.
Друзилла достала длинный и острый стилет из рукава мантии.
– Это еще зачем? – поинтересовался Элиус. – Снова волосы на груди докучают?
Женщина вонзила клинок в стопку исторических романов на столе. Лезвие прорезало кожаную обложку верхней книги и страницы под ней. Летописец скривился, увидев, что изувеченная книга оказалась его любимицей, «На преклоненных коленях».
[28]
