– Фу, – сказал Мартиус. – Вряд ли мне захочется смотреть, когда она доберётся до ушей.
Дарлина покачала головой, продолжая сшивать веки мёртвого маршала.
– Ты говоришь, как тот, кому никогда в жизни не приходилось готовить индейку.
Королева тихо всхлипнула, и я понял, что с ней творится из-за этого бессмысленного поступка.
– Ну-ну, маленькая госпожа, – сказал Мартиус. – Я знаю, это плохо, но Колфакс мёртв. Он ничего не чувствует.
– Вы поступаете так из-за меня, граф Мартиус? Или просто ради собственного развлечения? – спросила королева.
Её голос был тихим, тонким, но не дрожал. Таким же голосом она говорила, когда аристократы при дворе, её генералы или кто-нибудь другой пытался взять над ней верх.
– Ни то ни другое, – ответил Мартиус. – Это всё его проклятые маршалы. Даже если вы отречётесь от престола, некоторые из них, скорее всего, попытаются стать героями. Полная глупость, которая никому не принесёт пользы, и… Ну, станет незаконной, как только настоящий правитель займёт трон.
– Вы оскверняете его, – сказала королева.
– Да, маленькая госпожа, мы его оскверняем. Маршалы такие же суеверные, как и все остальные в наши дни.
Мартиус повернулся ко мне.
– Видите ли, Келлен, есть древний ритуал, который мы, дароменцы, проводили с предателями. Ты зашиваешь им глаза, чтобы мёртвые не видели. Ты зашиваешь им рты, чтобы они не могли говорить. И отрезаешь им уши, чтобы они не слышали. О, кстати, – сказал Мартиус, поворачиваясь к жене, – не забудь отрезать ему пальцы и засунуть в рот, прежде чем зашьёшь губы.
Он снова повернулся ко мне.
– Чтобы их деяния при жизни были забыты. Глупо, не правда ли? Но я думаю, если это поможет удержать какого-нибудь молодого маршала от неразумного поступка, из-за которого его просто убьют… Что ж, дело того стоит, не так ли?
Граф взял бумагу и взглянул на неё.
– Прекрасный почерк, маленькая госпожа. Мои комплименты тому вашему наставнику, который научил вас чистописанию. Кореш, наверное? Он всегда прекрасно владел каллиграфией.
– Знаете, это бессмысленно, – сказала королева. – Я просижу здесь всю ночь и подпишу столько отречений, сколько вы захотите, граф Мартиус, но они не будут иметь значения, пока один из моих доверенных советников тоже их не подпишет. Вы никогда не займёте трон.
Мартиус мгновение смотрел на неё, изумлённый её очевидным спокойствием, потом покачал головой и сказал:
– Но зачем, как по-вашему, здесь наш друг господин Келлен? И не пытайтесь сказать, маленькая госпожа, что он не один из ваших доверенных советников, ведь все мы знаем: у вас к нему слабость. Весь двор это знает.
Королева перевела взгляд с Мартиуса на меня и обратно.
– Вы правы, – сказала она. – Он мой наставник в картах. Он мой меткий маг. И да, он, безусловно, мой доверенный советник. Поэтому он никогда не подпишет этот документ.
Мартиус покачал головой и вздохнул.
– О, маленькая госпожа. Вот почему не следует сажать детей на трон. Господин Келлен собирается подписать указ. Наш друг Софи связал его так, как нам с вами трудно себе представить. И если вы думаете, что это не будет считаться, потому что бумага подписана под давлением… Ну, для любого другого вида заклинания, полагаю, это было бы верно. Но здесь всё обстоит иначе. Софист не заставляет господина Келлена подписывать. Нет, он связывает зло в душе мальчика, чтобы тот подписал. У Келлена сейчас вся свобода воли в мире. Это Чёрная Тень внутри него делает грязное дело, всё равно как если бы Келлен сам вас продал. Мы потратили много времени и немало средств на проверку и уверены: это обойдёт так называемый королевский дух и всю магическую ерунду, какая есть во дворце и в троне.
Дарлина осторожно вынула перо из руки королевы и вложила в мою.
Я его уронил.
– Софи, соберись, – сказала она, нежным тоном смягчая слова.
Пленитель кивнул.
– Для более тонких движений мышц требуется больше концентрации.
Дарлина снова вложила перо мне в руку, и теперь мои пальцы его обхватили.
– А сейчас ты можешь вытянуть из мальчика хорошую подпись? – спросил Мартиус. – Я не хочу, чтобы мой первый королевский указ был измаран. Историки будут придираться к этому веками.
Софист снова кивнул, и я почувствовал, как моя рука начала двигаться, очень медленно.
– Келлен, – тихо сказала королева.
Мне хотелось вопить: «Глупая девчонка!» Ей уже было больно, а мне хотелось кричать на неё: «Вот твой план? Да? Детская фантазия о том, что… О чём? Что я могу освободиться от того, чего даже не в силах понять?»
Всё собиралось покатиться в семь адов лишь потому, что глупая маленькая девчонка считала: раз у меня доброе лицо, всё каким-то образом должно закончиться хорошо.
– Келлен, – произнесла она так тихо, что на мгновение мне показалось, будто слово прозвучало у меня в голове. Но я сидел напротив неё и видел, как шевелятся её губы. – Что делает человека злым?
– Поживее, Софист, – услышал я голос графа. Почему-то казалось, что Мартиус очень далеко.
– Ещё минутку, – ответил пленитель. Я почувствовал, что начинаю смеяться, и понял, что смеётся он. – Это забавно.
Королева не обратила на него внимания.
– Келлен, как ты мог родиться злым? Как кто-то может не иметь выбора – быть злым или нет?
«Пошевелись, – велел я себе. – Просто пошевелись».
Я пытался. Я изо всех сил пытался пошевелиться, двинуть пальцем, открыть рот или сделать что-нибудь такое, что заставило бы меня почувствовать, что я – это я, что я контролирую ситуацию, что я – личность, а не инструмент, на котором может кто-то играть. Я попытался мысленно произнести заклинание. Но моя магия была слаба. Она всегда была такой слабой. Как и всё остальное во мне. Даже будь я более сильным магом, какое заклинание можно сотворить, не имея собственной воли?
– Келлен, в глубине души ты знаешь, что я права. Несмотря на ненависть и отвращение, которые ты испытываешь, несмотря на весь твой страх, ты знаешь, что ты не злой.
«Правильно. Потому что у меня доброе лицо», – подумал я.
Моя правая рука теперь находилась под прямым углом к той линии под указом, где моя подпись должна была появиться под королевской.
– Келлен, я знаю, ты не веришь, что ты хороший человек. Ничего страшного. Может, тебе не нужно быть хорошим внутри. Может, я смогу быть хорошей за тебя.
«Глупо», – подумал я.
Слова ребёнка, сокрушающие любую мудрость, которая должна была прийти вместе с двухтысячелетним духом её королевского рода. Как один человек может быть хорошим за другого? Во мне сидела Чёрная Тень – чистое, ядовитое зло. Что с того, что я не чувствую себя злым? А кто чувствует? Разве убийца не считает себя до какой-то степени добродетельным? Разве осквернитель не думает, что заслуживает того, что берёт?
