— Может, тебя даже в Министерство иностранных дел возьмут? Или во Внешторг?
— Мне бы не хотелось на какую-то постоянную службу, лучше быть свободным переводчиком. Я знаю четырнадцать языков, думаю, работа всегда найдется, когда захочу. И смогу выбирать.
— Шутишь? Аж четырнадцать?
— Ну и что такого, языки — единственное, к чему у меня есть способности. Вот если бы ты сам не подсчитал, сколько лет Ванды Паркер не было на родине, я бы без калькулятора ни за что не сосчитала. Ну, может, преувеличиваю, но два дня у меня бы это заняло. Сколько будет, если к десяти прибавить два, я, пожалуй, еще скажу, но если от чего-то отнять четыре — исключено. А ты ведь отнимал, когда подсчитывал? Просто поражаюсь, как некоторые умеют, вот у меня ни за что не получится.
Настроение Яцека все улучшалось.
— А вот я никак не могу поверить... Четырнадцать иностранных языков! Лично я немного знаю английский, по-французски пойму не всегда что говорят, ну, с трудом справлюсь с русским, и на этом конец. А вот насчет свободы я тебя очень хорошо понимаю. Ведь я и в таксисты пошел, чтобы иметь для себя свободное время. Отец с матерью до сих пор волосы на себе рвут от отчаяния.
— Отчего же? — изумилась Доротка.
Профессия таксиста отнюдь не казалась ей достойной осуждения.
— Потому как хотели, чтобы их сыночек получил высшее образование. Хорошо, младший брат их немного утешил, юридический кончает. Да у меня, собственно, образование высшее есть, вот только документально не зафиксировано, а так я походил на лекции, самые разные. Вот ты, например, знаешь, что корень окопника в течение минуты после того, как его выдернули из земли, выделяет чрезвычайно целебную субстанцию? А средневековые знахари обладали секретом сохранять надолго его целебные свойства. Или вот еще, из-за чего началась столетняя война, знаешь? Оказывается, королева Изабелла из династии Капетингов очень была недовольна тем, что муж у нее педик...
— Любая была бы недовольна! — вырвалось у Доротки.
Яцек расхохотался во все горло.
— Да не каждая способна провернуть такую работу, как она, особенно нынешние. Очень интересуют меня такие вот мелочи, из которых складывается вся история человечества, очень люблю почитать, порыться в книгах и журналах, посравнивать... И на кой мне тащить за собой плуг, часами просиживать на скучной работе — пусть трактор пашет. А ездить я всегда любил, и машиной заниматься тоже люблю. И свою работу полюбил: интересная она, не сидишь на одном месте, сколько разных людей встречаешь! Понемногу до моих стариков доходит, что и шофер может быть образованным человеком.
— А ты говоришь — волосы рвут.
— Да вроде перестали.
— Завидую тебе, а вот мне дома нет покоя. Без конца придираются.
— Из-за чего?
— По правде говоря — не знаю. Честно, не знаю! Вроде бы ничего плохого не делаю, а они — ну чисто гарпии. Нет, не родители, тетки. Родителей у меня нет, мать умерла, а что с отцом — неизвестно.
И до того как в здании аэропорта громогласно объявили о том, что ожидаемая «Дельта» совершила посадку, Доротка совершенно неожиданно для себя успела совсем незнакомому человеку поведать о своей невеселой жизни. Разумеется, вкратце, но таксист явно все понимал и от души сочувствовал девушке, по лицу было видно. И еще было видно — иногда с трудом сдерживался от смеха, когда Доротка повторяла ему занудства теток. Правильно, не надо так серьезно воспринимать все, что они говорят, пропускать мимо ушей, не брать в голову.
Чего стоят насмешки Меланьи над внешностью девушки! Он, Яцек, непременно подхватил бы теткины слова и принялся поддакивать: да, дорогая тетушка совершенно права, достаточно взглянуть на этот вздернутый носик или бровки, ну прямо как у поросеночка, хотя нет, у поросеночка куда темнее, а у меня — правильно, линялые какие-то...
За увлекательным разговором чуть не пропустили сообщение о посадке нужного самолета. Меры приняли заранее: попросили дать объявление по радио, и Доротка подлизалась к молодому сотруднику паспортного контроля. Обложили, можно сказать, пани Паркер со всех сторон. И напрасно, как вскоре выяснилось.
Пани Паркер сама бросилась им в глаза. Она оказалась единственной особой женского пола старше среднего возраста, на которую не набросились с визгом встречающие родичи. Следом за этой исключительной особой въехали чемоданы.
— Лопнуть мне на месте, если это не она! — ни секунды не колебался Яцек. — Она, пальмочка пасхальная
[1]
.
Сравнение было чрезвычайно метким. Довольно худощавая дама ростом с Доротку, на высоченных каблуках, в узкой юбке, которая где-то на уровне бедер вдруг расширялась, украшенная неимоверным количеством разноцветного меха и роскошных перышек. Из-под офигительной шляпки с цветами выглядывало розовое личико. Сходство с пасхальной пальмой усиливалось благодаря тому, что ничто не развевалось, ничто не трепыхалось, все держалось, как приклеенное.
Доротка осмелилась подойти.
— Простите, вы не пани Паркер?
— Ах, дорогое дитя, внученька моя бесценная! — вскричала пальмочка. — Это ты? Доченька моей Крысеньки? Ах, как ты похожа на нее, как я счастлива, такой ужасный перелет, а это кто? Твой жених? Какой красивый хлопец! Ах, какие чудесные цветы, розы, польские розы! Ах, дорогие дети, сделайте что-нибудь, мне здесь надо сойти! Заберите меня отсюда!
Доротка мысленно порадовалась, что догадалась заказать такси с водителем. Одной ей ни в жизнь бы не справиться, ведь крестная бабуля вцепилась в нее мертвой хваткой, тыча в лицо букетом и лишив всякой возможности заняться багажом. Кто-то из пассажиров споткнулся об один из бабулиных чемоданов на колесиках, и тот укатил куда-то в синюю даль. Сама же бабуля, мелко семеня на своих изящных каблучках, стиснутая в коленях узкой юбчонкой, явно стремилась как можно скорее покинуть здание аэропорта. И тащила внучку к выходам на посадку на внутренние авиалинии, что не имело никакого смысла, но воспротивиться Доротка не могла: за ее руку словно клещами уцепилась пани Паркер и с силой, явно не свойственной возрасту, волокла за собой, при этом не замолкая ни на секунду и не давая другим вставить слово.
Пришлось Яцеку проявить инициативу.
— Спокойно, не дергайся, оставайся с ней, остальное я беру на себя. Идите к любому выходу, я к вам подъеду.
Кроме первой фразы, Доротке так и не удалось больше даже рта открыть. Пришлось подчиниться стихии. Вышли там, куда ее затащила бабуля.
— И чего же мы тут стоит, дорогая? Чего ждет?
Где машина? Тут и посидеть не на чем. Кажется, это выход для туземцев, зачем же ты меня сюда привела? А где сестры Крысеньки, они, кажется, еще живы, так где же они? Поехали к ним, дорогое дитя, а где мои вещи и куда делся твой жених, неужели ушел, а нас так оставил?
