Ну и ладно. Так и прошёл неторопливо мимо, изредка стараясь незаметно коситься в затенённый промежуток задних дворов за ними. Осталось слева каменное здание почты, справа памятник Александру Второму. Почему-то сегодня просторная площадь вызывала непреодолимое желание поскорее убраться с открытого места. Всё казалось, что со всех сторон на меня кто-то смотрит.
Прогулялся по небольшому парку с красиво обрезанными кустами во внутреннем дворе здания Псковского общественного управления. Успокоившись, пересёк торговую площадь и вернулся по набережной к Управлению полиции. Ничего нового. Город как стоял, так и стоит, не обращая никакого внимания на суету своих очередных временных жителей. Проносятся века и эпохи над маковками его церквей, оставляя после себя лишь ржавую пыль. А люди… Люди под влиянием великой истории своего древнего города тоже никуда не торопятся, за исключением уличных разносчиков. Вот тем положено суетиться, их ноги кормят.
Не забыл и портного навестить. Забрал готовые вещи, упакованные в плотный тючок. Правда, сначала мне их предложили доставить на квартиру в приличном, так сказать, виде, не измятом, да я отказался. Пусть упаковывают. Обращусь к Елене Сергеевне, она обязательно поможет. Наверняка в доме такую услугу оказывают. Есть же в подвале своя прачечная? Значит, там и отпарить, и отгладить смогут.
А домой возвращаться страшновато было, даже не страшновато, неверно выразился, а как-то сторожко. И хочется, и колется. Но решился, пересилил свой непонятно откуда взявшийся страх, вернулся. Перед возвращением вечернюю газету приобрёл. Дотерпел до квартиры, не стал на улице читать, ибо моветон. И дома первым делом дверь за собой на защёлку закрыл. Потом бросил свёрток с вещами на кровать, а сам под оную заглянул. Лежат мои кальсоны, никуда не делись. Можно теперь и газету изучить.
Выпрямился, газету, прочитав самое интересное, отложил в сторону, отошёл к окну, отодвинул в сторону штору, выглянул на улицу. Никто за моими окнами не наблюдает. Что-то у меня нервы расшалились. Ох, чую — во мне до сих пор воспитание прежнего хозяина живёт.
Оно-то, конечно, хорошо, но вот в таком щепетильном деле, несомненно, мешает. Слишком много получается переживаний и сомнений.
Скинул китель, стянул сапоги и брюки, опустился на колени и вытянул плотную колбасу тряпичного свёртка из-под кровати. Ожидал налипшей пыли, но на удивление всё было идеально чисто. Белая ткань моего нижнего белья даже не запачкалась.
Развязал завязки и несколькими резкими движениями вытряхнул содержимое на кровать. Проверил рукой, чтобы не осталось внутри ничего. Пора подсчитать, сколько всего получилось. И с драгоценностями определиться. Мне они ни к чему, придётся от них обязательно избавляться. Только не через магазины. Как? Придумаю что-нибудь. В крайнем случае камни выну из оправ, а металл переплавлю в мастерской. Да выкручусь как-нибудь, в конце-то концов. Куда я денусь, если всё это добро придётся себе оставить. Отдавать же нельзя, да и некому. Из газеты узнал, что ограбленные немцы сразу же, как только оправились от последствий воздействия сонного порошка, собрали уцелевшие манатки и после полудня уехали из города скорым поездом на Варшаву. И в полицию я его, добро это, не понесу, ещё чего не хватало. Стыдоба-то какая будет. Представляю, как на меня смотреть сослуживцы начнут и какие слухи вокруг моего имени закружатся. Так что оставляю всё себе…
Долго не мог заснуть, ворочался на кровати до самого рассвета. И забылся в коротком, но на удивление крепком сне без сновидений лишь под предрассветное пение птиц за окном. А разбудили меня звонки трамваев под окнами. И вместе с пробуждением и хорошим настроением пришло чёткое понимание того, что ничего я с драгоценностями делать не буду. Пусть себе лежат спокойно. Время скоро настанет тяжёлое — и куда меня может забросить судьба, неизвестно.
Настроение отличное. Подскочил и, припомнив данные самому себе обещания, приступил к выполнению физических упражнений. После чего последовала утренняя прогулка и последующий за ней лёгкий завтрак в уже ставшем привычном окружении семьи хозяев-домовладельцев. Там меня и выловил Андрей. Уселся напротив меня на предложенный хозяевами стул, принял в руки протянутую чашку горячего чая, подхватил с блюда свежую булочку, быстро со всем этим расправился и с откровенным нетерпением во взгляде уставился на меня.
— Ну, куда ты так с утра торопишься? Времени до построения у нас ещё достаточно, — я продолжал неторопливо откусывать от вкусной и душистой булки с изюмом намазанные маслом кусочки, наслаждаясь при этом и безмятежным спокойствием солнечного утра, и уже позабытым в той жизни вкусом свежей выпечки.
— Душа в небо рвётся. А ты что-то в последнее время спокойнее стал. Раньше к своему «Фарману» впереди меня бежал. А теперь спокойно сидишь и чай пьёшь. Разонравилось летать?
— Ничего не разонравилось, — что-то разговор не в ту плоскость развернулся. Одним разом затолкал в себя остатки завтрака, додавил всё сверху двумя глотками душистого, чуть остывшего чая и поднялся на ноги. Этот торопыга разве меня поймёт?
Поблагодарил хозяев, вежливо с ними раскланялся и вышел из-за стола. Подождал пару мгновений, пока мой друг проделает те же самые действия, потянул его прочь, на улицу. Свежий и прохладный утренний воздух, ещё не нагретый солнечными лучами, бодрил и просто-таки заставлял беспричинно улыбаться прохожим и прибавлять шаг. И ноги начали приноравливаться к мощёным мостовым, и витающий в воздухе аромат утренней выпечки и кофе, и отличная погода с чистым безоблачным небом — всё сегодня радовало. На ходу подхватил из рук разносчика протянутую мне утреннюю газету, так же не задерживаясь расплатился, свернул её в трубочку и пошёл дальше, догоняя ушедшего чуть вперёд Андрея.
Ближе к расположению роты начали чаще здороваться и приветствовать сослуживцев. Народ стекался на службу. Офицеры добирались в основном из города, а младший состав из расположенной рядом со штабами Пометкиной слободы.
Уже ставшее привычным посещение столовой, построение и наконец-то аэродром.
Лётное поле встретило грохотом прогреваемых моторов, запахами масла и бензина, горячего металла и специфическим ароматом пролаченных крыльев.
Перепрыгнул через борт, придерживая фуражку, чуть присел, амортизируя приземление и нещадно при этом сминая газетку, подождал, пока отъедет грузовичок, и чётким шагом, разгоняя сапогами порскнувших в стороны кузнечиков, зашагал к выстроившимся в ряд перед моим «Фарманом» механикам. Принял доклад. Техника в порядке, к полёту подготовлена. Теперь личный предварительный осмотр. Скептических взглядов в мою сторону сегодня почти не было. То ли народ уже несколько попривык к моим новым, как они считали, причудам, то ли приняли наконец-то их как должное. Хорошо бы, если бы это было последнее.
Подошёл к носу аппарата, взгляд влево-вправо, шаг вперёд, вплотную к кабине и быстрое движение рукой — то ли похлопывание, то ли поглаживание фанерной обшивки. Не поверите, но и мир вокруг сразу заиграл свежими красками, и на душе стало легко и ясно, словно отозвался мне самолёт, принял мою ласку и приветствие. И всё равно мне, кто и что на это скажет. Не правы те, кто считает его неодушевлённым куском фанеры и железа.
