А потом и язык начал слушаться. Речь пока была не очень разборчивой, о дикции я уже вообще не говорю, но несомненные успехи были. По крайней мере, если очень постараться и не торопиться, то можно было поведать сестричке о своих нуждах и сокровенных желаниях. Это я о туалете, если кто не понял. А особо разговаривать я не стремился, тем более с докторами. Нет, язык разрабатывал, а вот болтать при посторонних пока опасался. Следовало полностью освоить переданную мне бывшим носителем память, научиться всем речевым оборотам этого времени и лишь после полного усвоения вышеперечисленного можно отбросить в сторону эту свою осторожность. Если нужно будет, само собой разумеется. А пока лучше помычу да жестами попользуюсь, на пальцах пообщаюсь. Универсальный язык на все века.
Узнал, почему лежу в гордом одиночестве. Госпиталь заполнен на две трети случайными травмированными, наподобие меня любимого, и просто болезными организмами. Про год, в котором я оказался, не спрашивал, память реципиента всё мне поведала, а вот день и месяц уточнил на всякий случай. А то самому интересно, сколько я в палате провалялся.
Однако война скоро начнётся. Первая мировая. Теперь вот лежу, упражняюсь по мере сил, восстанавливаю, так сказать, немного подвявшее за месяцы вынужденного безделья здоровье и обдумываю дальнейшую свою жизнь. Всё, конечно, не обдумаешь, но наметить главные вехи того пути, по которому мне следует идти, необходимо.
Сразу для себя решил, что лезть в политику не стану со своими жалкими потугами что-то изменить в будущем истории страны. Вряд ли это получится у простого армейского поручика. Да и не считаю себя вправе что-то рассказывать и указывать предкам. То есть, пардон, уже современникам. Мы-то в том времени свою страну, извините за столь мягкое определение, профукали. Так что буду просто жить, помня о будущем и стараясь обеспечить себе эту дальнейшую простую жизнь. Чёрт! И угораздило же меня в этого поручика вляпаться! Нет чтобы в какого-нибудь, пусть даже самого простого, рабочего, но в той же Германии или Франции. Или лучше вообще где-то за океаном очнулся. Нет, вот сюда меня нужно было закинуть, в эту несчастную, богом забытую державу, у которой в перспективе такие великие потрясения. За что людям такие муки предстоят? За какие такие грехи?
Такие вот милые мысли постоянно вертятся-крутятся в моей несчастной голове. И не забываю при этом шевелить конечностями. Не всеми сразу, конечно, а по очереди. Разминаю и тренирую мышцы, восстанавливаю гибкость и подвижность суставов. Доктор не препятствует этим моим упражнениям, наоборот, приветствует, и поэтому, может быть, пока оставил меня в этой отдельной палате. Сегодня вечером попробую сделать первую попытку встать на ноги. Надеюсь, получится.
При очередном визите Викентия Ивановича я поинтересовался, почему никто из сослуживцев-товарищей меня не облагодетельствовал своим визитом? Оказывается, посещали, особенно в первое время после моей удачной госпитализации. Да и позже периодически кто-нибудь забегал, интересовался состоянием здоровья. А поскольку я пребывал, так сказать, в бессознательном состоянии, то и толку от таких посещений не было. Ни для меня, ни, тем более, для персонала. Дальше холла никого и не пропускали. Зато принесли мои личные вещи, летнюю повседневную форму, бельё. А поскольку мне всё это пока не нужно, так оно и дожидается меня у сестры-хозяйки. Вот пойду окончательно на поправку, буду выписываться, тогда и получу назад своё имущество. Единственное, что разрешили, так это забрать в палату туалетные принадлежности. И всё. Строго тут в госпитале. Порядок.
Через недельку поднабрался сил и начал выходить в коридор, прогуливался, держась рядом со стеночкой, чтобы в случае чего была хоть какая-то опора. Потом окреп, появилась возможность прогуливаться в госпитальном саду. Вот там я и проводил большую часть своего времени. Прятался в густых зарослях сирени от лишних любопытствующих взглядов и на малюсенькой полянке между густыми зелёными кустами исступлённо занимался собой, стараясь разработать своё тело до приемлемых кондиций. Как? Да ничего особенного, просто обычные распространённые физические упражнения. Ничего заумного вроде китайской гимнастики я никогда не знал, а пользовался старой, наработанной ещё в училище базой да детскими занятиями в спортивной секции.
Тяжело было. Этот организм, похоже, не утруждал себя особым вниманием к своему физическому развитию. И пока выезжал на молодости и неплохих полученных от природы задатках.
Вот и сейчас сижу на стареньком казённом, вытертом шерстяном одеяле, ностальгически напоминающем мне мою армейскую бытность и выпрошенным у санитаров, тяну ноги в стороны, преодолевая боль в отказывающих распрямляться коленях, ломаю негнущийся позвоночник наклонами. Пыхчу и потею, но не сдаюсь. Тут или я, или оно, тело это неповоротливое и деревянное. И, скорее всего — я, иначе мне с ним не задружиться, не станет оно полностью моим, так и останусь я в нём временным гостем. Надо оно мне? Нет. Поэтому пыхчу, обливаюсь потом, стараюсь достать пальцами рук подальше, до носков стоп, после чего откидываюсь на спину в полном изнеможении, вытираю полотенчиком выступивший на лице и шее обильный пот. Чуть перевожу дыхание. Какие стопы? Тут бы до коленок дотянуться. Ничего, всё равно уже пошёл какой-то прогресс — мне в первые разы вообще не наклониться было при выпрямленных ногах.
Привстаю и руками помогаю ногам вернуться в нормальное положение, соединяю их вместе. Сами это проделать они уже не в состоянии — мышцы дрожат от нагрузок, требуют передышки. Снова откидываюсь на одеялко и какое-то время лежу, всматриваюсь в такое родное бескрайнее и бездонное голубое небо, вслушиваюсь в разноголосое пение птиц и успокаиваю заполошное биение сердца. Ничего, у меня впереди ещё отжимания и приседания. И самое мучительное, это упражнения для мышц живота. Слишком они слабые. Или прежний владелец этого тела не уделял им должного внимания, или они от природы отсутствуют. Но это вряд ли. Из памяти прежнего хозяина, а теперь и полноправно моей, видно, что в училище довольно-таки строго относились к физическому воспитанию своих юнкеров. Тогда получается, это из-за вынужденного безделья у меня почти атрофировался пресс? Да-а, проблема. Нет никакого желания с отвисшим пузом ходить. Так что хватит валяться да птичек слушать, пора отжиматься. А птицы пусть вместо музыкального сопровождения чирикают.
— Господа, посмотрите-ка, чем наш дорогой Серж занимается! — весёлый голос наряду с шелестом раздвигаемых веток сирени прервал мои упражнения на самом тяжком этапе, на отжимании.
Руки предательски дрогнули, и я уткнулся носом в траву. Какая сволочь рассекретила место моего уединения? Наверняка кто-то из прогуливающихся по саду больных. Взмокшее от напряжения лицо сразу закололи мелкие стебельки, откуда-то взявшиеся мураши с садистским удовольствием вцепились в мою бледную после долгого, затянувшегося выздоровления шкурку. Сил повернуть голову не было, так, искоса одним глазом глянул на возмутителей спокойствия. Друзья-товарищи пожаловали, всплыло в памяти. Осталось вспомнить, кто именно.
— Однако, Сергей Викторович, не жалеете вы себя. Разве можно так издеваться над неокрепшим организмом?
И вот этот голос мне знаком. То есть не мне, а прежнему хозяину этого тела. Тьфу ты, чёрт, пора бы уже перестать дистанцировать своё сознание от физической новой оболочки. От этого все мои проблемы с полноценным овладением этим телом.
