А откуда я знаю, правильные они или нет, эти мои выводы в понимании Колчака? Но отрицать очевидное не буду, я их действительно для себя сделал.
Александр Васильевич дождался моего утвердительного кивка, кивнул в ответ.
— Это хорошо. Именно этого я от вас и ждал. Но есть одно но… Позвольте быть с вами откровенным?
Конечно позволю, для того и разговариваем. Даже несколько растерялся от таких слов, но спохватился и снова кивнул головой в ответ. А от собеседника не укрылась промелькнувшая тень растерянности на моём лице. Куда мне с такой величиной тягаться, он-то в штабных и не только в штабных интригах поднаторел. Зубр…
— Сергей Викторович, постарайтесь внимательно выслушать то, что я вам сейчас скажу. Несколько дружеских советов и рекомендаций. В столице принимайте «Муромца» и сразу же возвращайтесь сюда. Не вздумайте там задерживаться, даже если будут уговаривать и сманивать. Если у вас действительно будет что предложить конструктору, то предлагайте сразу, не тяните. При этом постарайтесь не вступать с ним в конфликт. Лучше переложите все договорённости на плечи полковника Глебова. Он всё-таки в этих столичных сферах больше вас вращается, а вы можете по незнанию и своей душевной простоте таких дров нарубить… Да-да, не возражайте и не повторяйте моих ошибок. К чему я всё это говорю? Вчера вечером имел разговор с Александром Васильевичем Каульбарсом. Знаете такого? Нет? А ведь он за всю организацию авиационного дела на северо-западном направлении отвечает. Кстати, о вас Александр Васильевич в общем-то прекрасно отзывается. Но, к сожалению, так же плохо отзывается и о вашей удивительной способности заводить себе врагов на пустом месте. Вот скажите, зачем вы к Ренненкампфу на приём напросились? Ничего, что я так грубо и в лоб вопросы задаю?
— Нормально, — несколько растерялся я от того, куда и как повернул наш разговор. Я-то, честно сказать, ожидал от него совсем другого.
— Ну раз нормально, тогда ответьте, пожалуйста, на мой вопрос.
Какой вопрос? Зачем я на приём напросился? Словечко-то какое этакое для моего честного и бескорыстного, можно сказать, поступка подобрал. Что же, отвечу.
— Провёл воздушную разведку с фотографированием, распечатал, сделал снимки, доложил о результатах в оперативный отдел. Я единственный, кто мог это сделать на текущий момент. Остальные лётчики не имеют фотографического оборудования на самолётах. И не смогли бы они забраться так далеко в тыл к немцам на своих этажерках. Точно так же поступил и в следующий раз. Вот тогда и увидел, что мои снимки продолжают находиться в том же месте и в том же порядке, где я их и оставил прошлый раз. Из чего сделал вывод, что никого они не интересуют или их намеренно притормозили. А ведь там было на что посмотреть! Хотя бы на скопление загруженных эшелонов на станциях и забитую составами железную дорогу. Даже я понимаю всю важность этой информации. Вот только поэтому и напросился на приём, как вы сказали, к самому Ренненкампфу, — не сумел сдержаться в конце разъяснения. Я же не железный, вспомнилось отношение офицеров ко мне в штабе его армии, и сразу же нахлынули эмоции. Начал горячиться.
— И нажили себе кучу будущих неприятностей и ещё большую кучу недоброжелателей сегодняшних! Нет, я не подвергаю сомнению ценность добытой вами информации и её значимость для армии, но можно же было действовать несколько по-другому? Хотя бы через голову непосредственного начальства, коим для вас тогда и являлся генерал Каульбарс, не прыгать. Можно же было ему сначала доложить? Ещё раз прошу прощения за свои слова, но постарайтесь отнестись к ним с пониманием. Я в своё время таким же горячим был…
Иду, молчу, а про себя думаю. Главное, что доложил и дело сделал. Ну не было у местных таких возможностей, как у меня. Я на своём «Ньюпоре» мог дольше в воздухе находиться, а значит, и глубже в тыл к неприятелю забраться, чем они все на своей устаревшей технике. Соответственно и больше увидеть. Плюс ко всему у меня фотоаппарат установлен, поэтому все мои сведения подкреплены достоверными снимками. Да по барабану мне все эти недоброжелатели и неприятности! А Каульбарс… Первый раз эту фамилию слышу, и ничего она мне не говорит. Я что, вообще всех офицеров знать обязан?
— Да ещё неизвестно, как дальше для всех ваша инициатива аукнется. Нас с адмиралом мимоходом в неприятности втравили…
А вас-то каким боком? И вот оно в чём дело, оказывается. В неприятности я их втравил…
— А благодаря кому и чему вы смогли так сразу на приём к командующему армией пробиться? — словно прочитал мои мысли Колчак. — Только благодаря нашему поручительству, покровительству, можно сказать, и выданной вам соответствующей бумаге. Авторитету его превосходительства командующего флотом адмирала Эссена. А иначе вас, извините, дальше дежурного по штабу не пустили бы. Уж поверьте мне на слово. Вы же видели, что там и своих самолётов достаточно? И они точно так же на разведку летают? А тут вы со своими снимками… Варяг пришлый для всех…
А, ну да. И что? Только же всё это ему разъяснил. Всё равно я дальше всех в тыл к немцам забирался… И поэтому смог больше увидеть. И, в отличие от своих тамошних коллег, даже фотографировал увиденное. И ни на кого нигде я не ссылался… Бумагу да, признаюсь, пришлось первый раз показать, иначе бы не пробился на приём. Так это только в первый раз и было, и на этом всё, больше я ею нигде не светил.
— Флотские с армейцами всё время словно кошка с собакой живут. Не от нас это пошло и не на нас закончится. А вы, как ни крути, а всё-таки к нам сейчас приписаны, — продолжал говорить между тем Александр Васильевич. — Зато теперь в случае неудач армейцам можно будет на нас свои огрехи списать. Мол, благодаря вашей воздушной разведке так получилось. Или не получилось. Понимаете, что именно я имею в виду, когда так говорю?
Тут уж я не выдержал. Да всё я понимаю! Межведомственные трения. Как знакомо. Когда каждый тянет одеяло на себя. Теперь бы понять основное, ради кого Колчак пошёл на этот разговор? Ради меня или себя? На всякий случай стрелочника на будущее определяет?
— То есть мне не нужно было к командующему идти? И данные проведённой разведки никому не нужны? Пусть бы так на столе и лежали?!
— Не понимаете… — вздохнул Колчак.
Налетевший резкий порыв ветра зашелестел листвой деревьев, расшалился, попытался сдёрнуть с наших голов фуражки, сыпанул пылью в лицо. Придержали их одновременным движением рук, развернулись спиной к ветру. Помолчали, пережидая порыв. А тут и дождик заколотил крупными каплями. Небо чистое, ясное, солнышко вовсю жарит, ни облачка над головой нет, а сверху вода летит.
Александр Васильевич нахмурился, глянул вверх, подхватил меня под локоть и увлёк в сторону ближайшей скамейки под защиту плотной кроны раскидистой липы. Тут же извинился за такое вольное действие, предложил присесть и сам присел рядом. Помолчал, с интересом наблюдая за усиливающимся дождиком, за тем, как быстро намокает и темнеет дорожка в паре шагов перед нами, за вспыхнувшей над морем разноцветной радугой, и тихо заговорил:
— После такого Ренненкампф может смело последующие возможные поражения на нас списать. Даже если мы тут совсем ни при чём. Почему говорю нас? Потому что не отделяю вас от себя, от адмирала, от флота. Да даже от Остроумова, хотя он тут вообще на первый взгляд никаким боком. Теперь-то осознаёте расклад? — помолчал, давая мне возможность осознать услышанное, продолжил: — Мол, разведданные поступили неточные или вообще обманные. Ведь в случае чего подать эти ваши фотографии можно как угодно… Да не вскидывайтесь вы так, Сергей Викторович, это я вам к сведению говорю. Как возможный пример. Потому как Первая армия сегодня перешла в наступление. И генерал Каульбарс намекнул, что в основе принятого решения лежат именно ваши снимки. С вас это началось. Конечно, их проверили, насколько это было возможным, но вы и сами только что говорили, что никто так далеко не забирался в тыл к немцам, как вы на своём переделанном самолёте…
