А через три дня произошло событие, которое с полным правом можно назвать вехой в булгаковском творчестве: в романе о дьяволе был переименован герой.
Судя по всему, Михаил Афанасьевич много размышлял над бухаринским докладом о поэзии. Ведь главный герой его романа тоже именовался «поэтом». И вот 15 сентября 1934 года этот безымянный герой потерял свой поэтический статус. К нему впервые обратились как к «мастеру». А это (согласно древнеиндийскому учению о «дхвапи») означало, что отныне всё, что напишет булгаковский «мастер», будет заключать в себе двойной, тайный смысл.
Как и в докладе Бухарина, мастер в романе о дьяволе писался с маленькой буквы.
А самочувствие и настроение у Булгакова всё никак не улучшались. И 16 сентября…
«… до семи часов утра разговор — всё на одну и ту же тему — положение М[ихаила] А[фанасьевича]».
А тут ещё осложнились отношения Е.А. Шиловского с молодой графиней Марианной. В дневнике Елены Сергеевны появилась запись:
«20 сентября.
Днём долго гуляли с Марианной Толстой. Она мне рассказывала все свои беды, про свою несчастную любовь к Е[вгению] А[лександровичу]. Просила совета».
13 октября помощь потребовалась уже Михаилу Булгакову — обострились прежние недуги:
«У М[ихаила] А[фанасьевича]плохо с нервами. Боязнь пространства, одиночества. Думает — не обратиться ли к гипнозу».
15 октября:
«Нервы у М[ихаила] А[фанасьевича] расстроены, но когда мы идём вместе, он спасается тем, что рассказывает что‑нибудь смешное».
18 октября:
«Днём были у В.В.Вересаева. М[ихаил] А[фанасьевич] пошёл туда с предложением писать вместе с В[икентием] В [икентьевичем] пьесу о Пушкине, то есть чтобы В[икентий] В[икентьевич] подбирал материал, и М[ихаил] А[фанасьевич] писал…
Старик был очень тронут…обнял М[ихаила] Афанасьевича].
Сначала В[икентий] В[икентьевич] был ошеломлён — что М[ихаил] А[фанасьевич] решил пьесу писать без Пушкина (иначе будет вульгарной) — но, подумав, согласился».
20 октября 1935 года Булгаковы купили рояль. А в тетради, специально заведённой для внесения дополнений к роману о дьяволе, появилась фраза, похожая на клятву:
«Дописать прежде, чем умереть».
После гипнотических сеансов, проведённых доктором С.М. Бергом, стали заметны первые результаты лечения:
«После гипноза у М[ихаил] А[фанасьевич] начинают исчезать припадки страха, настроение ровное, бодрое и хорошая работоспособность. Теперь если бы он мог ещё ходить один».
Запись от 21 ноября:
«„Бег“ не разрешили. М[ихаил] А[фанасьевич] принял это с полнейшим спокойствием».
В тот же вечер во время очередного сеанса гипноза доктор Берг…
«… внушал М[ихаилу] Афанасьевичу], что завтра он пойдёт один к Леонтьевым».
26 ноября позвонил Жуховицкий и бесцеремонно спросил: «Что вам пишут из Парижа?»
Зато на следующий день…
«В десять вечера М[ихаил] А[фанасьевич] поднялся, оделся и пошёл один к Леонтьевым. Полгода он не ходил один».
29 ноября все центральные газеты сообщили об отмене хлебных карточек.
А Елена Сергеевна записывала в дневнике:
«… вчера на „Турбиных“ были генеральный секретарь, Киров и Жданов… Яншин говорил, что играли хорошо, и что генеральный секретарь аплодировал много в конце спектакля».
Для Кирова это был последний в жизни театральный спектакль. Как известно, через два дня, 1 декабря, Сергей Миронович был застрелен в Смольном.
И сразу всколыхнулась вся страна. Повсеместно проходившие митинги с требованиями найти и наказать виновных, подхлёстывались статьями писателей и поэтов, которые требовали расстрела всех, причастных к убийству.
4 декабря на второй странице многотиражки «Красный вагончик» (московского вагоноремонтного завода имени Войтовича) были напечатаны стихи под названием «На чеку»:
«Человек указательный палец воздел
И тихо курок стронул.
Теснее сплотимся вокруг вождей
Непроницаемым строем!»
С призывом прикрыть своими телами вождей к ремонтникам вагонов обращался поэт Илья Сельвинский.
Однако в дневнике Елены Булгаковой те тревожные декабрьские события следов почти не оставили. Зато 9 числа появилась радостная запись о том, что наконец‑то свалилась тяжкая ноша:
«Днём — к Вересаеву, отнесли ему, с великим облегчением, последнюю тысячу долга».
31 декабря на страницы дневника легли итоговые фразы уходившего года:
«Кончается год.
Господи, только бы и дальше было так!»
В окружении «знакомцев»
В начале наступившего 1935 года Булгаков приступил к сочинению пьесы об Александре Пушкине. Лечение гипнозом продолжалось, самочувствие становилось лучше, и 12 февраля Елена Сергеевна записала:
«Днём ходили с М[ихаилом] А[фанасьевичем] на лыжах, по Москве‑реке».
А через три дня вновь объявился знакомец, чья загадочная «странность» давно уже не удивляла Булгаковых:
«Вечером был Жуховицкий. Вечный острый разговор на одну и ту же тему — о судьбе М[ихаила] А[фанасьевича].
— Вы должны высказаться… Должны показать своё отношение к современности…
— Сыграем вничью. Высказываться не буду. Пусть меня оставят в покое».
23 февраля доктор Берг написал своему пациенту:
«Бесконечно рад, что Вы вполне здоровы, иначе и быть, впрочем, не могло — у Вас такие фонды, такие данные для абсолютного и прочного здоровья!»
Оптимистично настроенный врач, конечно же, не знал, что жить его пациенту осталось совсем немного — всего четыре года. И что никакой гипноз не в силах отодвинуть страшную роковую дату А Михаил Булгаков не забывал об этом никогда и потому всё чаще впадал в уныние.
Но когда в начале марта неожиданно прислал письмо друг детства и юности Александр Петрович Гдешинский, связь с которым была утеряна, Булгаков тотчас откликнулся, не без юмора сообщив о себе:
«Жену мою зовут Елена Сергеевна. И живём мы втроём: она, я и 8‑летний Сергей, мой пасынок, — личность высоко интересная. Бандит с оловянным пистолетом и учится на рояле».
Но наступившая весна не радовала. 14 марта Булгаков признавался в письме Павлу Попову:
«А за окном, увы, весна. То косо налетит снежок, то нет его, и солнце на обеденном столе. Что принесёт весна?
