Иными словами, всё, что позволяла себе советская власть по отношению к Булгакову, было перенесено во времена пушкинские…
Женские образы тоже явно заимствованы не их пушкинских времён. Наталья Николаевна скорее напоминает Л.Е. Белозёрскую — у жены Пушкина и характер Любови Евгеньевны, и её запросы, и её лексикон. А Александра Гончарова, тайно влюблённая в прославленного поэта, очень похожа на Елену Сергеевну…
Вересаев, знавший пушкинскую эпоху достаточно хорошо, разумеется, не мог согласиться с булгаковской трактовкой отдельных личностей и событий XIX века. Он стал протестовать, спорить, пытаясь доказать, что нарисованные в пьесе картины не точны, а выведенные образы не соответствуют действительности… Но Булгаков твёрдо стоял на своём. И Викентий Викентьевич, махнул рукой. И соавтором «Александра Пушкина» считать себя отказался. Даже потребовал снять свою фамилию с титульного листа пьесы. Но споры от этого не утихли…
26 сентября 1935 года газеты сообщили об очередной победе социалистической системы: на восемнадцатом году советской власти отменялась карточная система.
А у Булгакова подоспел срок предоставления театру Сатиры нового варианта пьесы — «Блаженство». Она называлась теперь «Иваном Васильевичем». Весь театральный коллектив ждал её с большим нетерпением. Елена Сергеевна записывала в дневник:
«Миша волнуется, как её примет театр».
И вот актёры и режиссёры — в гостях у Булгакова:
«Радостный вечер. М[ихаил] А[фанасьевич] читал „Ивана Васильевича“ с бешеным успехом у нас в квартире. Хохотали все… Все радовались…»
17 октября — новая запись:
«Звонок из Реперткома в Сатиру…: пять человек в Реперткоме читали пьесу, всё искали, пет ли в ней чего подозрительного? Ничего не нашли. Замечательная фраза: „А нельзя ли, чтобы Иван Грозный сказал, что теперь лучше, чем тогда? “»
Через три дня Булгакова вновь посетили представители театра. Вместе с ними пришёл ответственный работник Главреперткома В.М.Млечин:
«Последний никак не может решиться — разрешить „Ивана Васильевича“. Сперва искал в пьесе вредную идею. Не найдя, расстроился от мысли, что в ней никакой идеи нет. Сказал: „Вот если бы такую комедию написал, скажем, Афиногенов, мы бы подняли на щит… Но Булгаков!“»
Что же смущало в пьесе бдительных реперткомовцев? Ведь, переделывая «блаженный» вариант, так испугавший многих, Булгаков многое изменил, старательно сгладил острые углы?
«Иван Васильевич»
Главный герой «Блаженства» инженер Евгений Рейн в «Иване Васильевиче» стал изобретателем Николаем Тимофеевым. Секретарь домоуправления Бунша‑Корецкий превратился в управдома. Зато криминальное прошлое вора‑домушника Юрия Милославского (автор переименовал его в Жоржа) получило политическую окраску. Вот что, к примеру, говорит он, увидев машину времени:
«МИЛОСЛАВСКИЙ. На двух каналах был, видел чудеса техники, но такого никогда!».
По этим словам современники Булгакова сразу понимали, что Жорж — из числа тех заключённых, которые строили Беломоро‑Балтийский канал и канал Москва‑Волга.
Контроль Бунши над «управляемым» им домом усилился. В каждой квартире управдомом установлены теперь радиорупоры, которые с раннего утра до позднего вечера транслируют пропагандистские передачи. Он негодует, когда жильцы отключают радиоточки:
«БУНША. Неимоверные усилия я затрачиваю на то, чтобы вносить культуру в наш дом. Я его радиофицировал, но они упорно не пользуются радио».
Этой управдомовской репликой Булгаков хлёстко высмеивал очередное «мероприятие» советской власти, пытавшейся (с помощью всесоюзной радиофикации) внедрять в сознание широких масс трескучую большевистскую идеологию.
Сохранился в «Иване Васильевиче» и намёк на загадочно «благородное» происхождение управдома:
«БУНША. Николай Иванович, вы не называйте меня князем, я уж доказал путём предоставления документов, что за год до моего рождения мой папа уехал за границу, и, таким образом, очевидно, что я сын нашего кучера Пантелея. Я и похож на Пантелея…»
«Княжеские» корни управдома по ходу пьесы всплывают ещё раз, когда в ответ на вопрос Ивана Грозного, не князь ли он, инженер Тимофеев заявляет:
«ТИМОФЕЕВ. Какой там князь! У нас один князь на всю Москву, и тот утверждает, что он сын кучера».
Сохранились свидетельства, что в те годы почти теми же словами (произнося их очень тихим шёпотом) говорили и про Сталина: «У нас в стране один князь, и тот утверждает, что он сын сапожника». Не из булгаковской ли пьесы полетела по стране эта фраза?
В третий раз речь о происхождении Бунши заходит тогда, когда он попадает во времена Ивана Грозного. Приняв рюмку — другую, управдом обращается к царскому дьяку.
«БУНША. Ты думаешь, уж не сын ли я какого‑нибудь кучера или кого‑нибудь в этом роде? Сознавайся!.. Какой там сын кучера? Это была хитрость с моей стороны. (Царице) Это я, уважаемая Марфа Васильевна, их разыгрывал. Что? Молчать!»
Ещё один штрих. Если в «Блаженстве» Буншу звали Святославом Владимировичем, то теперь он стал Иваном Васильевичем, и его инициалы — И.В. — стали поразительно точно совпадать (неужели тоже случайность?) со сталинскими: И.В.БУНША и И.В.ДЖУГАШвили.
Нельзя не заметить и другую булгаковскую подковырку. В «Блаженстве» супругу Бунши‑Корецкого зовут Лидией Васильевной, а в «Иване Васильевиче» — Ульяной Андреевной. Казалось бы, что тут особенного? Самое обычное женское имя — Ульяна. И какой криминал в том, что в пьесе несколько раз повторяют, будто Бунша находится под каблуком жены? Но вспомним, что в ту пору официальная пропаганда постоянно твердила, что Сталин — это Ленин (он же УЛЬЯНОВ) сегодня. Кто же, получается, находился под каблуком? И у кого?
Психическая неполноценность Бунши в «Иване Васильевиче» стала ещё заметнее:
«ТИМОФЕЕВ. Когда вы говорите, Иван Васильевич, такое впечатление, что вы бредите…
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ой, дурак! Такие даже среди управдомов редко попадаются».
И всё это произносилось в 1935 году, в тот самый момент, когда подготовка знаменитых судебных процессов над «врагами народа» была уже в самом разгаре.
Литературоведам известна ещё одна редакция булгаковской комедии под названием «Сон инженера Матвеева». В ней, как нетрудно догадаться, главный герой носит фамилию Матвеев. В экземпляре пьесы, хранящемся в Центральном литературном архиве, есть аккуратные пометки красным карандашом. Это предложения театра, отметившего «сомнительные» места. Дескать, лучше самим изъять смущающие абзацы, чем ждать, когда того же самого потребуют курирующие органы.
Что же за «места» отметил театр? Вот некоторые из них:
«МАТВЕЕВ. Хотите, проникнем в будущее?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Что‑то не хочется, гражданин учёный. Тамошний климат не по моему здоровью. Я начинаю кашлять от одного намёка на будущее. Нельзя ли лучше податься назад?».
