«… что же требовать с человека, который через два дня после того, как поставил точку в конце записок, кинулся с Цепного моста вниз головой».
Таким образом, Булгаков как бы торжественно отрекался от своего авторства, объявляя себя лишь издателем и корректором, внёсшим в роман незначительные поправки. Подобный поступок был не нов — точно так же поступил в своё время и Пушкин, публикуя свои «Повести Белкина».
«Театральный роман» — произведение автобиографическое. В нём рассказывается о том, как одинокий молодой журналист, работающий в газете, по ночам сочинял роман «Чёрный снег». После того как книга закончена и частично опубликована, автор на её основе создавал пьесу, которую брался поставить один из московских театров, названный в романе Независимым. Иными словами, перед нами — история написания романа «Белая гвардия» и постановки пьесы того же названия в Художественном театре.
«Театральный роман», пожалуй, единственное булгаковское произведение, где нет ни слова о большой политике. Кто властвует в стране, кого преследуют, кого привечают — все эти «мелочи» Максудова совершенно не интересуют. Но…
Обратим внимание на фамилию главного героя — Максудов. Вроде бы ничего необычного, фамилия как фамилия. Но тот, кто научился улавливать тонкости булгаковского стиля, чувствовать манеру писателя, сразу начнёт внимательно всматриваться в это слово — Максудов. Чтобы понять тот смысл, который вкладывал в фамилию своего героя Булгаков.
Итак, Максудов. Максудов. Так это же…
Да, фамилия составлена из давнего булгаковского прозвища (Мака), к которому добавлено слово «суд». Такой фамилией Булгаков как бы говорил всем, кто смог уловить её смысл («МАК» и «СУДов», то есть «сг/Э Маки»), что это его, булгаковский, суд над МХАТом, суд над советским театром вообще. А ведь это, согласитесь, уже политика?
«Театральный роман» остроумен и по‑булгаковски мудр. И наполнен удивительно лёгкой весёлостью. Трудно поверить, что создавался он человеком, которому только что был нанесён второй в его литературной жизни сокрушительный удар, и который писал Борису Асафьеву (в том же письме от 9 января 1937 года):
«Мне трудно, я дурно чувствую себя. Неотвязная мысль о погубленной литературной жизни, о безнадёжном будущем порождает другие чёрные мысли…
Я ценю Вашу работу и желаю Вам от души того, что во мне самом истощается, — силы».
Каждую новую главу «Театрального романа» Булгаков читал близким и знакомым. Об этом — в дневнике Елены Сергеевны:
«… читал Калужскому и Ольге. Ольга очень волновалась, Калужский слушал напряжённо. Оба высказались весьма комплиментарно, и Ольга на следующий после чтения день специально звонила благодарить за доставленное наслаждение… В диком восторге — я! Я ловлю каждую новую строчку.
Очень, очень нравится Вильямсу и Шебалину, которые слышали много отрывков. Они массу рассказывали о романе Любови Орловой и Григорию Александрову, и те просят теперь их позвать.
На Григория Конского роман произвёл колоссальное впечатление, не думаю, чтобы он притворялся. Во‑первых, действительно написана вещь изумительно, да и содержание уж очень интересно, для актёра же МХАТ особенно».
Продолжалась и работа над оперой «Минин и Пожарский». Булгаков (по рекомендации Керженцева) дописал две картины, теперь все ждали, когда будет готова музыка. Елена Сергеевна записала:
«Теперь от Асафьева зависит судьба оперы, т. е., конечно, не судьба, а возможность начала работы над ней».
Пушкинский юбилей
Закончился январь. Приближался день столетия со дня смерти Пушкина, дни Пушкинского юбилея, как их тогда называли. В дневнике появилась запись:
«Как я ждала их когда‑то! Ведь должен был пойти „Пушкин “. А теперь „Пушкин“ — зарезан, и мы — у разбитого корыта».
Впрочем, оказавшегося «г/ разбитого корыта» драматурга литературная общественность не забывала. На каждом мало‑мальски значимом мероприятии непременно упомянули его фамилию. Вот и на Всесоюзном репертуарном совещании Платон Керженцев в очередной раз подробно изложил собравшимся причины снятия «Мольера» и запрещения «Ивана Васильевича». Для Булгакова это означало, что отныне путь к читателям и зрителям ему перекрыт окончательно, а на мечтах о поездке за границу можно и вовсе навсегда поставить крест.
12 февраля Елена Сергеевна с грустью записывала:
«Больное место М[ихаила] А[фанасьевича]: „Яузник… меня никогда не выпустят отсюда… Я никогда не увижу света“».
В романе о дьяволе, рассказывая поэту Бездомному о себе, мастер коснётся и этого вопроса:
«Я вот, например, хотел объехать весь земной шар. Ну, штю ж, оказывается, это не суждено. Я вижу только незначительный кусок этого шара. Думаю, что это не самое лучшее место, что есть на нём, но, повторяю, это не так уж худо».
14 февраля 1937 года «Правда» вышла со стихотворением Безыменского, в котором поэт торжествующе восклицал:
«Да здравствует Ленин, да здравствует Сталин!
Да здравствует солнце, да скроется тьма!»
А через два дня Булгакова вызвал директор Большого театра В.И. Мутных и предложил выступить постановщиком оперы «Минин и Пожарский». Тотчас встал вопрос о художнике. Булгаков предложил Дмитриева. И работа закипела.
17 февраля в Ленинград полетела телеграмма:
«Начинаю постановку Минина заканчивайте музыку кратчайший срок немедленно ознакомьте Дмитриева оперой Булгаков».
Вечером 18 февраля в гости к Булгаковым пришла знаменитая советская киноактриса Любовь Орлова (жена не менее знаменитого кинорежиссёра Григория Александрова). Пришла, чтобы послушать главы из «Театрального романа».
«Поздно ночью, когда кончали ужинать, известие от Александрова по телефону, что Орджоникидзе умер от разрыва сердца. Это всех потрясло».
На следующий день всё семейство Булгаковых отправилось к Дому Союзов — проститься с почившим вождём. Вечером Елена Сергеевна записывала:
«Днём с Сергеем и Мишей пошли в город, думали попасть в Колонный зал, но это оказалось неисполнимым, очень долго пришлось бы идти в колонне, которая поднималась вверх по Тверской, уходила куда‑то очень далеко и возвращалась назад по Дмитровке».
Проститься с товарищем Серго удалось лишь одному Булгакову — на следующий день:
«Рассказывал, что народ идёт густой плотной колонной (группу их из Большого театра присоединили к этой льющейся колонне внизу у Дмитровки). Говорит, что мало что рассмотрел, потому что колонна проходит быстро… Смутно видел лицо покойного».
А все центральные газеты публиковали фотографии Сталина у гроба почившего наркома промышленности.
Для тех, кто хоть немного разбирался в сути происходивших событий, внезапная смерть Серго Орджоникидзе давала пищу для многих тревожных размышлений. Но жившему вдали от больших политических интриг Булгакову было просто по‑человечески жаль ушедшего из жизни государственного деятеля, которого он помнил ещё по Владикавказу.
