«Об испанских событиях читал всего три‑четыре раза. Мадрид возьмут, и будет резня. И опять‑таки, если бы я вдохновился этой темой и вздумал бы написать о ней — мне всё равно бы этого не дали.
Если бы я написал об Испании, то кругом закричали бы: ага, Булгаков радуется, что фашисты победили».
А год 1937 тем временем завершился. «Горький вкус у меня от него», — записала в дневнике Елена Сергеевна.
С 11 по 20 января 1938 года проходил очередной пленум ЦК ВКП(б). Сообщая о результатах его работы, газеты писали, что, хотя явные враги уже истреблены, в стране враждебных элементов ещё предостаточно. Поэтому советским людям был брошен очередной клич:
«Пора истребить замаскированного врага, пробравшегося в наши ряды и старающегося фальшивыми криками о бдительности скрыть свою враждебность!»
Выводы из решений пленума были сделаны молниеносно. Уже 18 января газеты принесли сообщение, тут же попавшее в дневник Елены Сергеевны:
«… гробовая новость о Керженцеве. На сессии в речи Жданова Керженцев назван коммивояжёром. Закончилась карьера. Боже, сколько путаницы он внёс, сколько вреда причинил искусству».
Запись от 30 января:
«Говорят, что Равичев (или Рабинович) — помощник Керженцева, застрелился».
А Булгаков 4 февраля отправил письмо Сталину. На этот раз Михаил Афанасьевич просил не за себя, а за Николая Эрдмана, которому после отбытия ссылки не разрешали жить в столице.
6‑го числа…
«Утром звонок Дмитриева, просится прийти немедленно. Пришёл подавленный. Оказывается, жену его, Елизавету Исаевну, арестовали. Советовался, как хлопотать».
Этот арест никого не удивил: всё шло своим чередом. Не зря ведь про лубянское ведомство, продолжавшее избавляться от сподвижников Ягоды, наиболее отчаянные остряки с усмешкой говорили: «Цветочки сорваны, теперь за ягодки взялись!».
Однако новость, о которой узнали 23 февраля, огорошила настолько, что в неё не хотелось верить:
«… М[ихаилу] А[фанасьевичу] говорили, что арестован доктор Блументаль (!) Что всё это значит?»
В самом деле, какую опасность для советского строя мог представлять врач‑гинеколог Н.Л. Блументаль? Понять было невозможно.
Запись от 28 февраля:
«Сегодня в газетах сообщение о том, что 2 марта в открытом суде (в Военной коллегии Верховного суда) будет слушаться дело Бухарина, Рыкова, Ягоды и других…»
Завершение романа
А жизнь в доме Булгаковых текла по‑прежнему, без особых видимых изменений. Днём — работа в Большом театре, вечером — гости или походы в театры. Иногда Михаилу Афанасьевичу удавалось вырвать часок‑другой и сходить на каток с пасынком Сергеем.
Ажиотаж вокруг «Минина и Пожарского», вызванный репликой Сталина, потихоньку затихал. Приближалась премьера «Ивана Сусанина», а две оперы на одну и ту же тему и об одном и том же времени на сцене ГАБТа идти не могли.
И Булгаков всё свободное время отдавал теперь окончательной отделке романа о дьяволе. 1 марта Елена Сергеевна записала:
«Миша днём у Ангарского, сговаривается почитать начало романа. Теперь, кажется, установилось у Миши название „Мастер и Маргарита“. Печатанье его, конечно, безнадёжно. Теперь Миша правит его и гонит вперёд, в марте хочет кончить. Работает по ночам».
На пришедшее 22 марта приглашение от американского посла (посетить бал в посольстве) Елена Сергеевна отреагировала с грустью:
«Было бы интересно пойти. Но не в чем, у М[ихаила]Афанасьевича] брюки лоснятся в чёрном костюме. У меня нет вечернего платья. Повеселили сами себя разговорами, и всё».
Препятствовало хождению по балам и вновь ухудшившееся самочувствие Булгакова. Праздничным первомайским вечером он даже пошёл к своему доброму приятелю, врачу А.А. Арендту…
«… посоветоваться, что делать — одолели головные боли».
А 2 мая к Булгаковым зашёл старый знакомый, И.С. Ангарский‑Клёстов — тот самый, что в 20‑х годах возглавлял издательство «Недра». Он вновь объявился в Москве и занялся издательскими делами.
«Ангарский пришёл… и с места заявил: „А не согласитесь ли написать авантюрный советский роман? Массовый тираж, переведу на все языки, денег тьма, валюта, хотите, сейчас чек дам — аванс? „
Миша отказался, сказал — это не могу.
После уговоров Ангарский попросил М[ихаила] Афанасьевича] читать его роман (Мастер и Маргарита)».
Казалось бы, вот он — тот самый роман, который так искал Ангарский. Куда уж авантюрнее? Берите, переводите на любой язык.
«М[ихаил] А[фанасьевич] прочитал три первых главы.
Ангарский сразу сказал: „а это печатать нельзя “.
— Почему?
— Нельзя».
23 мая последняя страница «Мастера и Маргариты» была дописана. Роман заканчивался полётом главных его героев к своему последнему пристанищу:
«Мастер одной рукой прижал к себе подругу и погнал шпорами коня к луне, к которой только что улетел прощённый в ночь воскресения пятый прокуратор Иудеи».
Работа, длившаяся около десяти лет, наконец‑то была завершена. Роман оставалось только перепечатать набело и… А что, собственно, могло произойти потом? Сам Михаил Афанасьевич 15 июня (в письме жене на дачу) высказался по поводу судьбы своего «Мастера…» так:
«„Что будет?“— ты спрашиваешь? Не знаю. Вероятно, ты уложишь его в бюро или в шкаф, где лежат убитые мои пьесы, и иногда будешь вспоминать о нём. Впрочем, мы не знаем нашего будущего.
Свой суд над этой вещью я уже совершил, и, если мне удастся ещё немного приподнять конец, я буду считать, что вещь заслуживает корректуры и того, чтобы быть уложенной в тьму ящика.
Теперь меня интересует твой суд, а буду ли я знать суд читателей, никому неизвестно».
24 июня роман (с помощью сестры Елены Сергеевны, Ольги Бокшанской) был, наконец, перепечатан. И положен на полку шкафа — дожидаться своего часа.
Пьеса о рыцаре
Давно ли Булгаков называл свои попытки сочинять пьесы для советской сцены «чистейшим донкихотством»? Давно ли сетовал на то, что опыт этот был для него слишком печальным и клялся: «… больше я его не повторю»?..
Жизнь всё же заставила его заняться делом, которое иначе как донкихотством в квадрате не назовёшь. Летом 1938 года в подмосковной Лебедяни (там отдыхали Елена Сергеевна с сыном Сергеем и его няней‑воспитательницей) Михаил Афанасьевич…
«… стал при свечах писать „Дон‑Кихота“ и вчерне — за месяц — закончил пьесу».
В ней — масса автобиографичных деталей. В иных местах даже возникает ощущение, что главным героем пьесы является не Дон Кихот, а сам Михаил Булгаков. Что это он в образе рыцаря Печального Образа странствует по жизни, пытаясь своим пером, как пикой, всюду уничтожать несправедливость.
