Как видим, предшественников у булгаковского Воланда было предостаточно.
В смутные 20‑е годы всемогущество нечистой силы никого не удивляло. Дьяволов самого разного толка в молодой республике Советов было такое великое множество, а к их сатанинским каверзам настолько привыкли, что Демоны и Бесы не поражали ничьё воображение.
Зато в конце 30‑х годов, когда Булгаков закончил своего «Мастера…» и принялся читать его друзьям и знакомым, одного лишь намёка на сатану было достаточно, чтобы слушателями овладевал страх. Образы всесильных чертей сливались с обликами всемогущих энкаведешников.
Ещё через тридцать лет (в середине 60‑х, когда булгаковский роман был наконец‑то опубликован) неограниченная власть партии и службы безопасности, охранявшей её вождей, у советских людей удивления не вызывала. К могуществу непогрешимых генсеков привыкли, их самодержавные замашки воспринимали как нечто само собой разумеющееся.
Многочисленную литературу, описывающую похождения и проделки дьяволов, граждане СССР основательно подзабыли. Вот почему появление (пусть даже на страницах книги) некоего существа, обладающего не меньшей, чем у генерального секретаря, властью, привлекло к себе столь исключительное внимание. И создатель необычного романа (за отсутствием «конкурентов») был тотчас же провозглашён главным мистическим писателем страны.
А там, где мистика, там, как известно, — тьма необыкновенного, невероятного и недоступного для понимания. И у многих читателей, озадаченных загадочной новизной «Мастера и Маргариты», стали возникать недоумённые вопросы:
О ЧЁМ, собственно, эта книга?
ЧТО именно хотел сказать ею автор?
КТО из реально существовавших людей послужил прообразами для его необычных героев?
И так далее и тому подобное…
Начались поиски ответов…
Один из них лежал, как казалось многим, на поверхности. Речь идёт о мастере, который дерзнул в обществе с воинствующей антирелигиозной идеологией сочинить книгу о Понтии Пилате. Даже сам сатана, когда узнал, о чём и о ком рассказывается в этой книге, и тот расхохотался:
«— О чём, о чём? О ком? — заговорил Воланд, перестав смеяться. — Вот теперь? Это потрясающе! И вы не могли найти другой темы?».
Если даже сам дьявол удивился, что же говорить тогда об обыкновенных читателях?
Поудивлявшись, обыкновенные читатели сделали вывод, что в основу образа мастера легли жизненные перипетии самого автора «Мастера и Маргариты». Ведь это же он, Михаил Булгаков, живя в стране, озарённой кроваво‑красными всполохами Великого Октября, написал роман о белой гвардии и белогвардейцах.
Что касается остальных персонажей романа (от сверхначитанного Берлиоза до гаерствующего Коровьева), то в отношении их произошёл неожиданный сбой. Поскольку у каждого прототипов обнаружилось больше, чем следовало бы.
Так, по поводу Ивана Понырёва, сочинившего под псевдонимом Бездомный большую антирелигиозную поэму, высказывались самые разные суждения. Одни считали, что он скопирован с пролетарского поэта Ивана Придворова, более известного как Демьян Бедный. И объясняли это тем, что именно Бедный написал популярную в те годы антирелигиозную агитку в стихах — «Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна». Другие, напротив, утверждали, что Иван Бездомный — это вылитый поэт Иван Приблудный, друг Есенина. Третьи видели в Бездомном какие‑то черты поэта Александра Безыменского…
А уж относительно личности, которая могла бы послужить прообразом Берлиоза, мнения литературоведов и вовсе разошлись весьма основательно. Самый маститый из них, А.З. Вулис, был даже вынужден признать (в солидном исследовательском труде под названием «Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита»):
«С кого Булгаков рисовал Берлиоза, на сей счёт высказывались весьма разнообразные идеи… Претендентов на престол Берлиоза оказывается такая уйма, что они — по мне — взаимно уничтожаются».
В своём исследовании Вулис привёл «показания» и самого главного свидетеля в этом литературном споре, Елены Сергеевны Булгаковой:
«Елену Сергеевну настораживали три сюжетных поворота. Первый — в сторону политики. Например, не следует ли воспринимать квартиру № 50, или психиатрическую лечебницу или водопроводчиков на крыше дома как иносказательные изображения 37‑го года? Чуралась она вопросов о Сталине. Как объяснить, что Воланду отдана его фраза о фактах, которая упрямая вещь, и не ассоциировал ли Булгаков рубище Воланда („всё та же грязная заплатанная сорочка“) с шинелью Сталина, а свиту Воланда („он шёл в окружении Абадонны, Азазелло и ещё нескольких похожих на Абадонну, чёрных и молодых“) с соратниками Сталина, „чёрными и молодыми“? Догадкам такого рода Булгакова противопоставляла молчание».
Относительно того, с кого «срисован» критик Латунский (он упоминается в романе всего‑то два или три раза), у знатоков отечественной литературы никаких сомнений не возникало. Они в один голос заявляли, что в образе нещадного преследователя мастера выведен бывший руководитель Главреперткома О.С.Литовский — тот самый (по словам Елены Сергеевны) «.мерзавец», который в 30‑х годах так досаждал Булгакову.
Один из последних толкователей смысла булгаковского романа, А.Н.Барков, выдвинул свою версию, которая, с его точки зрения, раскрывает все тайны и объясняет абсолютно всё. Во всяком случае, вопрос о прообразах героев «Мастера и Маргариты», по мнению Баркова, можно считать решённым. Окончательно и бесповоротно.
Согласно барковской версии прототипом Воланда является Ленин, прообразом Левия Матвея — Лев Толстой, Маргариты — актриса Художественного театра и гражданская жена Горького Андреева. В финансовом директоре театра Варьете Римском Барков увидел черты Станиславского, в администраторе того же театра Варенухе — Немировича‑Данченко, в Гелле — Ольгу Бокшанскую и так далее.
На вопрос, с кого Булгаков «срисовал» своего мастера, Альфред Барков отвечает: с Алексея Максимовича Горького. Дескать, это он, буревестник революции, пошёл в услужение к Сталину и получил от вождя ключи от больничных палат. И стал бродить по ним, совращая пациентов, то бишь непокорных писателей и поэтов к сотрудничеству с большевиками.
Что можно сказать по поводу подобной трактовки (или «барковки», если выражаться по‑булгаковски — шутливо и с ёрнической подковыркой)?
Начнём с Горького. Невозможно себе представить, чтобы деликатнейший Михаил Булгаков способен был так изобразить человека, сделавшего ему столько добра? Ведь Алексей Максимович и пьесы булгаковские отстаивал и сочувственным словом поддерживал в трудные минуты! Если даже в последние годы жизни Горький и сделал что‑то не так, как следовало бы, происходило это скорее от того наваждения, что напало на великого пролетарского писателя, оказавшегося в цепком окружении большевистских спецслужб. Ведь это и к Горькому можно отнести слова из «Жизни господина де Мольера»:
