2. Ходатайство т.т. Луначарского и Горького об отпуске в Финляндию А. Блока.
Постановили:
2. Отклонить. Поручить Наркомнроду позаботиться об улучшении продовольственного положения Блока».
Возмущённый таким поворотом дела Горький обратился к Каменеву с решительным протестом, и 23 июля вождям пришлось вновь «решать вопрос» о судьбе больного поэта:
«Опрошены по телефону т.т. Ленин, Троцкий, Каменев, Зиновьев, Молотов.
Слушали:
5. Предложение т. Каменева — пересмотреть постановление н/б о разрешении на выезд за границу А.А. Блоку.
Постановили:
5. Разрешить выезд А.А. Блоку за границу».
Однако время было упущено, и вскоре Александр Блок скончался.
В июле уехал за границу и Алексей Максимович Горький.
Голодную и неприветливо‑угрюмую страну Советов покидали не просто россияне, обидевшиеся на большевистский режим. Уезжали профессионалы и великие мастера, остро почувствовавшие свою невостребованность. А на освободившиеся места устремлялись честолюбивые молодые люди, мечтавшие ухватить за хвост птицу удачи.
В их числе был и 22‑летний симферопольский студент Илья Сельвинский, сочинявший стихи, удивительно талантливые по форме и резко антисоветские по содержанию. Он прибыл в красную столицу из только что освобождённого от белых Крыма, чтобы продолжить образование в Московском университете. Была у него и заветная мечта: оседлав крылатого коня Пегаса, взлететь на нём на самую вершину поэтического Олимпа.
Интересно сопоставить, сравнить жизненный (а также творческий) путь Михаила Булгакова с судьбою тех, кто вместе с ним совершал восхождение на пик литературной славы. Поэтому в нашем рассказе мы будем по ходу дела бросать взгляд и в сторону других советских писателей и поэтов.
Большевистская столица
Свой приезд в Москву Булгаков описывал многократно. В автобиографии сообщал:
«В конце 21‑го приехал без денег, без вещей в Москву, чтобы остаться в ней навсегда».
Когда именно это произошло? В сентябре 1923 года в булгаковском дневнике появилась такая фраза:
«Как жаль, что я не помню, в какое именно число сентября я приехал два года тому назад в Москву».
В рассказе «Сорок сороков» указан лишь месяц прибытия в столицу:
«… въехал я в Москву ночью. Было это в конце сентября 1921 года».
В повести «Дьяволиада» сообщается день, который можно рассматривать как предположительную дату приезда: 20 сентября. А из второй части «Записок на манжетах» можно узнать даже точный час:
«Бездонная тьма. Лязг. Грохот. Ещё катят колёса, но вот тише, тише. И стали. Конец. Самый настоящий всем концам конец. Больше ехать некуда. Это — Москва. М‑о‑с‑к‑в‑а…
Два часа ночи. Куда же идти ночевать?»
У литератора, прибывшего сражаться с большевистским режимом, не было крыши над головой. Какие уж там активные «боевые» действия?
Но Булгаков быстро сориентировался. Разыскав жену, которая уже успела в Москве «зацепиться», то есть найти «угол», он кинулся на поиски хлеба насущного. Об этом рассказывается во второй части повести «Записки на манжетах». Она имеет подзаголовок, слегка загадочный и немного тревожный: «МОСКОВСКАЯ БЕЗДНА. ДЮВЛАМ».
Что хотел сказать этим названием автор?
Булгакову (во всяком случае, в первые месяцы после приезда) Москва и в самом деле должна была казаться бездной. Об этом он совершенно откровенно признался в рассказе «Сорок сороков»:
«Теперь, когда все откормились жирами и фосфором, поэты начинают писать о том, что это были героические времена. Категорически заявляю, что я не герой. У меня нет этого в натуре. Я человек обыкновенный — рождённый ползать, — и, ползая по Москве, я чуть не умер с голоду».
Впрочем, поначалу его дела складывалось не так уж плохо (Рассказ «Воспоминание…»):
«Два дня я походил по Москве и, представьте, нашёл место. Оно не было особенно блестящим, но и не хуже других мест: также давали крупу и также жалование платили в декабре за август. И я начал служить».
«Место», о котором пишет Булгаков, называлось Главным политико‑просветительским комитетом при Народном комиссариате по просвещению или, как было принято говорить в то стремительное время, Главполитпросветом Наркомпроса. В этом учреждении имелся литературный отдел (сокращённо — ЛИТО), а в нём — вакантное место секретаря.
Почему именно сюда обратился приехавший в столицу литератор? В «Записках на манжетах» по этому поводу сказано следующее:
«В сущности говоря, я не знаю, почему я пересёк всю Москву и направился именно в это колоссальное здание. Та бумажка, которую я бережно вывез из горного царства, могла иметь касательство ко всем шестиэтажным зданиям, а вернее, не имела никакого касательства ни к одному из них».
Как бы там ни было, но «место» нашлось. Для того, чтобы занять его, требовалось лишь заполнить анкету. Она сохранилась. Свидетельствуя о том, что в Москву прибыл совсем не тот человек, что знаком нам по Киеву, Вязьме и Владикавказу. Имя, отчество и фамилия остались у него прежними, но биографические данные претерпели существенные изменения.
Вот ответы Булгакова на некоторые из вопросов анкеты:
«Участвовали ли в войнах 1914–1917 — прочерк
Участвовали ли в войнах 1917–1920 — прочерк
Участвовали ли в боях, где, когда, имеются ли ранения — прочерк
Ваше отношение к воинской повинности — имею учётную карточку
Специальность — литератор
Социальное положение до 1917 года
и основное занятие — студент
Ваш взгляд на современную эпоху — эпоха великой перестройки».
И ни слова об отце, докторе богословия и статском советнике. Ни слова о своём медицинском образовании. Ни слова о службе в царской, гетманской, петлюровской, красной и белой армиях. Отныне всё это становилось тайной.
Со стороны ситуация выглядела так, будто на должность секретаря ЛИТО оформлялся не коренной россиянин, не «лекарь с отличием», воспылавший любовью к литературе, а вражеский лазутчик, проникший в страну с секретным заданием и потому вынужденный скрывать своё истинное лицо.
Ощущения, которые возникли у Булгакова при оформлении на работу, он чуть позднее описал в рассказе «Похождения Чичикова»:
«Пяти минут не просидел Павел Иванович и исписал анкету кругом. Дрогнула только у него рука, когда подавал её.
“ Ну, — подумал, — прочитают сейчас, что я за сокровище и… „
