И сразу всё становится на свои места. Исчезают головоломные загадки, пропадает непонятная мистическая чертовщина. Остаётся лишь выстраданное годами горестных раздумий и вызывающее столько тревожных ассоциаций удивительное историческое исследование. Или своеобразный «Краткий курс истории большевизма», в котором Булгаков выступает как историк, как летописец своего непростого времени. Не случайно он взял себе в помощники‑консультанты единственного в мире специалиста по большевистским рукописям — сатану.
«— А — а! Вы историк? — с большим облегчением и уважением спросил Берлиоз.
— Я — историк, — подтвердил учёный и добавил ни к селу не к городу. — Сегодня вечером на Патриарших будет интересная история!»
А теперь уделим внимание ещё одному необычному персонажу. Рассказ о нём выделен в самостоятельный сюжет, который является как бы своеобразным романом в романе. Знакомят нас с этим персонажем два рассказчика: мастер, автор книги о тех давних временах, и Воланд, непосредственный очевидец событий…
— Речь идёт о Иешуа Га‑Ноцри или Иисусе Христе! — уже готов воскликнуть догадливый читатель. И он был бы абсолютно прав, если бы… Если бы булгаковский мастер не утверждал, что написал роман вовсе не об иудейском проповеднике, а об одном из тех, кто послал его на мученическую смерть.
Понтий Пилат
Сразу следует сказать, что роман мастера о Понтии Пилате к тому, что изложено в библейских Евангелиях, имеет отношение весьма отдалённое. Скорее всего, это вольная фантазия на новозаветную тему. Иисус, о котором рассказывают Евангелия от Марка, Матфея, Луки и Иоанна, совершенно не похож на булгаковского Иешуа Га‑Ноцри. И Понтий Пилат в «Мастере и Маргарите» совсем не такой, каким его представляет Библия.
Отметив это, зададимся вопросом: а чем вообще привлёк Булгакова могущественный властелин древней Иудеи, что именно он, прокуратор Понтий Пилат, а не Иисус Христос стал главным героем романа, написанного мастером? Неужели только заглавными буквами своего имени — «П» и «П», напоминающими столбы с перекладинами?
А может быть, Булгакову удалось увидеть нечто необычное в самом начертании имени Пилат?
Но что особенного можно в нём разглядеть?
Напишем имя прокуратора наоборот. Получится слово «ТАЛИП», состоящее из не очень понятной части — «ТАЛИ» и завершающееся всё той же буквой «П», так «любимой» Булгаковым. Что напоминает это загадочное «ТАЛИ»? Да ведь это же… срединная часть фамилии вождя: С‑ТАЛИ‑Н.
Значит, в имени диктатора Иудеи писатель разглядел часть перевёрнутой фамилии генсека? Но ведь сказал же А.З. Вулис в своём солидном исследовании:
«Эта теория: Сталин как прототип Пилата — документально недоказуема»!
Стало быть, нужно искать доказательства косвенные. И поэтому приглядимся к этому персонажу повнимательнее.
Если Булгаков хотел, чтобы мы увидели в Понтии Пилате большевистского вождя, прокуратор должен был быть наделён хоть какими‑то сталинскими чертами. И писатель наделил его ими. Грозный прокуратор появляется одетым в белый плащ «с кровавым подбоем». И входит он «в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца» не просто так, а «шаркающей кавалерийской походкой».
Почему подбой у плаща «кровавый», долго объяснять не надо — руки у всех большевистских вождей были по локоть в крови. И то, что Сталин ходил в кавалерийской шинели, было известно всем. Но почему походка у него «шаркающая»? Не потому ли, что изучавший английский язык Булгаков, знал, что слово «шарк» переводится как «акула»? Вот он и подарил своему Пилату (Сталину) характерные черты (а стало быть, и повадки) морской хищницы?
Грозный прокуратор возникает на страницах романа для того, чтобы допросить бродягу галилеянина, которому Синедрион вынес смертный приговор. Пилат должен утвердить или отклонить это решение.
У властителя раскалывается голова, его тянет в прохладу, в уединение. А приходится о чём‑то расспрашивать этого оборванца, который… Который к каждому обращается со словами «добрый человек»… И который дерзко заявляет тому, кто призван решать его судьбу:
«Мне пришли в голову кое‑какие новые мысли, которые могли бы, полагаю, показаться тебе интересными, и я охотно поделился бы ими с тобой, тем более что ты производишь впечатление очень умного человека».
Обречённый арестант предлагает побеседовать с ним?.. Что ж, можно и поговорить. Зачем отказываться от разговора, который, возможно, немного отвлечёт? И который внесёт хоть какое‑то оживление в однообразие жизни.
И Понтий Пилат приступает к этой беседе, начав её с напоминания о том, что жизнь арестанта висит на волоске.
«— Не думаешь ли ты, что ты её подвесил, игемон? — спросил арестант. — Если это так, то ты очень ошибаешься.
Пилат вздрогнул и ответил сквозь зубы:
— Я могу перерезать этот волосок.
— И в этом ты ошибаешься, — светло улыбаясь и заслоняясь рукой от солнца, возразил арестант, — согласись, что перерезать волосок уж наверно может лишь тот, кто подвесил?»
Даже оказавшись на самом краю бездны, арестованный проповедник гордо демонстрировал свою независимость. Но именно это и пришлось по душе прокуратору — он улыбнулся. И решил, что отклонить явно необоснованный приговор Синедриона ему особого труда не составит…
Но Понтий Пилат не смог избавить Иешуа Га‑Ноцри от мученической смерти. Слишком вызывающе дерзкие слова произнёс вдруг этот бродяга. Они были направлены против власти вообще. А, стало быть, и против власти самого кесаря.
И Пилат объявил…
«… Пилат объявил, что утверждает смертный приговор…»
Эту фразу Булгаков повторит почти дословно, когда в ленинградской гостинице «Астория» почувствует приближение напророченного конца:
«Плохо мне, Люсенька. Он подписал мне смертный приговор».
Но и подписавшему «приговор» Пилату тоже плохо. На душе у него неспокойно. Он теряет покой. Его начинают мучить угрызения совести.
Точно так же, по мнению Булгакова, должен был чувствовать себя и Сталин. За то, что так и не встретился с опальным писателем. За то, что отдал его на растерзание критиков, реперткомовцев и прочих недоброжелателей. За то, что запретил последнюю булгаковскую пьесу, и тем самым подписал драматургу «смертный приговор»…
В последний раз с Понтием Пилатом мы встречаемся в финальной главе «Мастера и Маргариты», которая называется «Прощение и вечный покой». Девятнадцать столетий минуло с той первой и единственной встречи с подследственным из Галилеи, но бывший прокуратор так и не обрёл покоя. Его мучают давние неоплаченные долги. Даже во сне он говорит об этом. Говорит сам с собой, потому что…
