Книга Тайна булгаковского «Мастера…», страница 16. Автор книги Эдуард Филатьев

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Тайна булгаковского «Мастера…»»

Cтраница 16

И ничего ровно не случилось.

Во‑первых, никто анкету не читал, попала она в руки к барышне‑регистраторше, которая распорядилась ею по обычаю: провела вместо входящего по исходящему и затем немедленно её куда‑то засунула, так что анкета как в воду канула.

Ухмыльнулся Чичиков и начал служить».

Точно так же поступил и Булгаков. По поводу того, ухмыльнулся ли он, заполнив анкету, нам ничего не известно, но то, что он начал служить, — это, как говорится, факт подлинный.

Началась его служба 1 октября 1921 года. День этот запомнился Михаилу Афанасьевичу появлением молодого человека с мешком в руках («Записки на манжетах»):

«Молодой тряхнул мешком, расстелил на столе газету и высыпал на неё фунтов пять гороху.

— Это вам 1/4 пайка».

Таким образом, вопрос, на что жить‑существовать, как бы решился. Можно было подумать и о чём‑то более возвышенном. К примеру, выяснить, что представляет собою Москва литературная («Записки покойника»):

«Прежде всего я отправился в книжные магазины и купил произведения современников. Мне хотелось узнать, о чём они пишут, как они пишут, в чём волшебный секрет этого ремесла».

Из современных ему писателей Булгаков наверняка должен был обратить внимание на Бориса Пильняка — того самого, что «в женской кофточке» заглядывал в их владикавказский подотдел по дороге в Ростов. Из поездки по югу страны Пильняк давно уже возвратился, и жил неподалёку от пролетарской столицы, в Николе‑на‑Посадьях, где в ноябре 1921‑го завершил работу над повестью под названием «Метель». Одним из первых её читателей, по‑видимому, стал и новоиспечённый секретарь ЛИТО Михаил Булгаков.

Будничный день страны Советов Пильняк изображал в очень тоскливых тонах:

«Время действия — революция.

Место действия — город…

Над землёю метель, над землёю свобода, над землёю революция!..

… по городу идёт будённый советский день…

Кожаные куртки, папахи…

День белый, день будничный. Утро пришло в тот день синим снегом. Скучно. Советский рабочий день. А оказывается, этот скучный рабочий день и есть — подлинная — революция. Революция продолжается».

Пильняк не трубил в медные трубы, не славил новую жизнь и не пытался скрыть своего подлинного отношения к новым порядкам. Более того, он позволял себе откровенно издеваться над советской действительностью.

У Булгакова, относившегося к большевикам не менее отрицательно, позиция Пильняка должна была вызвать уважение. Но стиль изложения материала поддержки не нашёл, вызывающе «голая» правда «Метели» секретарю ЛИТО не понравилась.

Не эта ли повесть (под названием «Тетюшанская гомоза») полтора десятилетия спустя будет с иронической усмешкой упомянута в «Театральном романе»? Во всяком случае, в авторе «тетюшанской» книги, Егоре Агапёнове, очень легко узнаётся «метельный» Борис Пильняк.

Не вызвали восторга у Булгакова и другие прочитанные им произведения. Как напишет он в «Записках покойника», один из таких романов…

«… два раза дочитывал до сорок пятой страницы и начинал читать с начала, потому что забывал, что было в начале. Это меня серьёзно испугало. Что‑то неладное творилось у меня в голове — я перестал или ещё не умел понимать серьёзные вещи».

Ничего «неладного» в голове у Булгакова, разумеется, не было. Причина «непонимания» заключалась в другом — то, о чём и как писали авторы прочитанных книг, его абсолютно не устраивало. Хотелось нащупать свою тропу, найти свою нишу в этом пугающе огромном мире литературы. И он принялся сочинять статьи‑фельетоны, наподобие тех, что писал для белогвардейских газет.

Одно из первых написанных им в Москве произведений было посвящено поэту Некрасову. Там привлекает внимание фраза:

«Муза его была — муза мести и печали».

Слова эти относились к Н.А.Некрасову. Но то же самое Булгаков вполне мог сказать и о своей собственной музе. Через семнадцать лет в его пьесе о Дон Кихоте слова «месть» и «печаль» прозвучат в том же контексте, но будут произнесены уже от первого лица. Вспомним это место:

«ДОН КИХОТ…. с этого мгновения я так и буду называть себя, и на щите моём я велю изобразить печальную фигуру… Ну что же, пусть я буду рыцарем Печального Образа, — я с гордостью принимаю это наименование… Идём же вперёд, Санчо… чтобы мстить за обиды, нанесённые свирепыми и сильными беспомощным и слабым…!»

Впрочем, очень скоро Булгакову стало ясно, что к осуществлению «мести» он ещё не готов. Да и «печаль», веявшая от окружавшей его действительности, очень донимала, настойчиво требуя что‑то предпринять. Ведь наркомпросовское «место», поначалу звучавшее так многообещающе, не только не обеспечивало безбедного существования, но и не давало никаких гарантий на будущее. Возможно, поэтому и письмо от 23 октября сестре Надежде (она временно проживала в Киеве) начиналось довольно весело, а заканчивалось грустно:

«Игривый тон моего письма объясняется желанием заглушить тот ужас, который я испытываю при мысли о наступающей зиме. Впрочем, Бог не выдаст. Может, помрём, а может, и нет. Работы у меня гибель. Толку от неё пока немного. Но, может, дальше будет лучше. Напрягаю всю энергию и, действительно, кой‑какие результатишки получаются».

Мать он пугать не хотел, поэтому в письме от 17 ноября обрисовывал ей своё положение с некоторым оптимизмом:

«… идёт бешеная борьба за существование и приспособление к новым условиям жизни…

Пишу всё это ещё и с той целью, чтобы показать, как в наших условиях мне приходится осуществлять свою idee fixe. А заключается она в том, чтобы в три года восстановить норму — квартиру, одежду и книги. Удастся ли — увидим».

Он не терял надежды. И потому наметил себе три своеобразных ориентира, три маяка, три точки опоры: квартира, одежда, книги. Именно ими хотел он обладать в самое ближайшее время. А для этого надо было выстоять. И победить! На меньшее он был не согласен и сообщал матери:

«В числе погибших быть не желаю».

Стремиться к скорейшему осуществлению своей «идеи фикс» Булгакова побуждало ещё одно обстоятельство, а точнее, некое чувство. Именно оно заставило его внести в заголовок второй части «Записок на манжетах» слово «ДЮВЛАМ». Вот что сказано об этом в повести:

«Серый забор. На нём афиша. Огромные яркие буквы. Слово. Батюшки! Что ж за слово‑то? Дювлам. Что ж значит‑то? Значит‑то что ж?

Двенадцатилетний юбилей Владимира Маяковского…

Никогда не видел его, но знаю… знаю. Он лет сорока…»

Конечно же, Булгаков лукавил. Не мог он не знать, что Маяковский моложе его. Моложе, а уже отмечает 12‑летие творческой деятельности! Не нюхал пороха, а уже 12 лет числит себя в рядах поэтов!..

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация