«Ангарский (он только на днях вернулся из‑за границы) в Берлине, а кажется, и в Париже всем, кому мог показать, показал гранки моей повести „Роковые яйца“. Говорят, что страшно понравилась и кто‑то в Берлине (в каком‑то издательстве) её будет переводить».
На следующий день (после посещения очередного «Никитинского субботника») Михаил Афанасьевич принялся размышлять:
«Вечером у Никитиной читал свою повесть „Роковые яйца“. Когда шёл туда, ребяческое желание отличиться и блеснуть, а оттуда — сложное чувство. Что это? Фельетон? Или дерзость? А может быть серьёзное? Тогда не выпеченное. Во всяком случае, там сидело человек 30, и ни один из них не только не писатель, но и вообще не понимает, что такое русская литература.
Боюсь, как бы не саданули меня за все эти подвиги „в места не столь отдалённые“».
Тревожные предчувствия одолевали Булгакова не случайно. Среди тридцати человек, «сидевших» на субботнике, вне всяких сомнений были и информаторы с Лубянки, которые тут же отправили по начальству подробные отчёты об услышанной повести подозрительно дерзкого содержания.
Какую же крамолу могли найти в «Роковых яйцах» доносчики из ГПУ?
Вспомним содержание повести.
В ней рассказывается о том, как далёкий от всякой политики профессор зоологии IV Государственного университета Владимир Ипатьевич Персиков с помощью открытого им красного луча разбередил и до предела взбудоражил доселе апатичный мир амёб и головастиков. С этими примитивными организмами, всю свою жизнь проводящими в размеренно‑спокойной полусонности, под воздействием багрово‑алого облучения происходило нечто невероятное: они вдруг начинали интенсивно размножаться, производя на свет особей, необыкновенно злых и агрессивных:
«Вновь рождённые яростно набрасывались друг на друга и рвали в клочья и глотали. Среди рождённых валялись трупы погибших в борьбе за существование. Побеждали лучшие и сильные. И эти лучшие были ужасны».
Открытие университетского профессора заинтересовало советскую общественность. Энергичный большевик Александр Семёнович Рокк тут же предложил использовать чудодейственные «лучи роста» для возрождения отечественного птицеводства, переживавшего не лучшие времена — по стране только что пронёсся жуткий «куриный мор».
Однако замечательный почин инициативного партийца натолкнулся на неожиданную преграду в виде дьявольской бестолковщины и чертовской безалаберности, которые царили в стране Советов. Они‑то и сыграли роковую роль во всей этой «яичной» истории.
Сбой произошёл уже на первом этапе птицеводческого эксперимента, когда ящики с закупленными за границей яйцами по дороге перепутали. Куриные, то есть те, что предназначались Рокку, доставили профессору Персикову, а не куриные, то есть те, что были заказаны университетской кафедрой, попали в совхоз «Красный луч». И под багрово‑алыми лучами совхозного инкубатора вместо кур невероятной яйценоскости стали появляться на свет злобно‑агрессивные змеи, крокодилы и прочие земноводные гады. Их несметные полчища, пожирая на своем пути все живое, устремились к Москве.
В столице вспыхнула паника. Толпа разъярённых обывателей, подогретая леденящими душу сообщениями печати, ворвалась в кабинет Персикова. Первооткрывателю красных лучей раскроили голову, а его лабораторию разнесли в клочья.
А мерзких пресмыкающихся, успевших полукольцом окружить столицу, погубил неслыханный 18‑градусный мороз, упавший на Подмосковье в августе и продержавшийся двое суток. От неожиданных холодов злобные земноводные и вымерли поголовно.
Таково содержание повести.
На первый взгляд, вполне безобидное. И к советской власти абсолютно лояльное. Более того, события, разворачивающиеся в «Роковых яйцах», происходят (как предупреждает читателей автор) в не очень далёком, но всё‑таки будущем (в 1928 году), и поэтому повесть (написанную в 1924‑ом) вполне можно было отнести к жанру обычной научной фантастики.
Но уже первые слушатели и читатели новой булгаковской сатиры тревожно забеспокоились — у них стали возникать сомнения относительно того, так ли беззубо и безобидно это «роковое яичное» творение.
Иносказательный подтекст
Одним из первых насторожился редактор «Недр» — сразу же, как ознакомился с повестью. Ещё 18 октября 1924 года (это было как раз накануне поездки Ангарского за рубеж) вернувшись из издательства, Булгаков записал в дневнике:
«Большие затруднения с моей повестью‑гротеском „Роковые яйца“. Ангарский подчеркнул мест 20, которые по цензурным соображениям нужно изменить. Пройдёт ли цензуру. В повести испорчен конец, п[отому] ч[то] писал я её наспех».
Судя по довольно спокойному тону записи, требования Ангарского Булгакова не очень опечалили. Переделки‑то касались незначительных частностей. Главных же подковырок редактор опять не заметил.
А крамольного в «наспех» написанной повести было хоть отбавляй.
Кое‑кто спрашивал у Булгакова, не на бухаринскую ли фразу о том, что в революции побеждает тот, кто другому череп проломит, намекает его повесть.
Но более всего всех настораживал профессорский красный луч, превращавший полусонных амёб и головастиков в злобных монстров. Ведь он воспринимался как прозрачный (хотя и старательно закамуфлированный) намёк на красную большевистскую идеологию, возбуждавшую в массах злобу и агрессивность. А «пожирание себе подобных» впрямую ассоциировалось с братоубийственной гражданской войной, стоившей России неисчислимых жертв.
При этом над вопросом, кого автор считает зачинщиком всероссийской бойни, ломать голову не приходилось. Злобные земноводные твари выползли на свет из совхозного инкубатора большевика РОККА, чья фамилия подозрительно явно напоминала РККА, то есть сокращённое название Рабоче‑крестьянской Красной армии. Из этого следовало, что кровожадными ползучими гадами, наводившими ужас на всю страну, Булгаков считает бойцов‑красноармейцев.
Но «красноармейская» подковырка просто бледнеет в сравнении с намёком, который касается главного героя повести.
Булгаковеды давно спорят, кого следует считать прообразом профессора Персикова. Л.Е.Белозёрская утверждала, что этот персонаж «списан» с её родственника, криминолога‑статистика профессора Евгения Никитича Тарновского.
Было и другое мнение, приверженцы которого считали, что прототипом Персикова является выдающийся российский зоолог А.Н. Северцов. С его дочерью Михаил Афанасьевич был хорошо знаком, да и самого отца, видимо, знал неплохо.
Зоологический музей, в котором работал Северцов, Булгаков и перенёс в свою повесть, дав всем его сотрудникам новые имена. Ученик и помощник Северцова, Борис Степанович Матвеев, стал Петром Степановичем Ивановым, ассистентом Персикова. Служитель Зоологического музея Феликс превратился в институтского сторожа Панкрата.
