«— Что такое эта ваша разруха?.. Это вот что: если я, вместо того чтобы оперировать, каждый вечер начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха! Если я, ходя в уборную, начну, извините меня за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной получится разруха! Следовательно, разруха сидит не в клозетах, а в головах!»
Свою взволнованную речь, обращённую к доктору Бор‑менталю, Преображенский завершает фразой, которая перечёркивает всё то, что с таким энтузиазмом воспевалось в «Интернационале» («Мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем!»):
«— Это никому не удастся, доктор, и тем более людям, которые вообще, отстав в развитии от европейцев лет на двести, до сих пор ещё не совсем уверенно застёгивают собственные штаны!»
Булгаков не просто смеялся, он издевался над большевистскими планами, во всеуслышанье заявляя, что они нереальны, а потому и несбыточны. Новый коммунистический мир советская власть не построит ни за что. Точно так же, как ни один хирург мира (пусть даже самый гениальный) никогда не превратит дворового пса в интеллигентного человека.
Для Булгакова это были истины, не требовавшие никаких доказательств. Но чтобы его не обвинили в контрреволюции и во враждебном отношении к идеям Октября, он вложил в уста профессора Преображенского такое высказывание:
«… никакой этой самой контрреволюционности в моих словах нет. В них лишь здравый смысл и жизненная опытность…»
И всё же главная крамола «Собачьего сердца» — не в высказываниях героев повести, а в их прототипах.
Крамольные прообразы
Сегодня считается окончательно установленным тот факт, что своего профессора Преображенского Булгаков «списал» с Николая Михайловича Покровского, родного брата матери, известного в ту пору врача‑гинеколога. Ассистентом у Покровского был доктор Блюменталь (или Блументаль, как иногда его называли).
Казалось бы, налицо предельная схожесть фамилий: Покровский — Преображенский, Блюменталь — Борменталь. Но…
Вновь возникает это назойливо‑навязчивое «но». И возникает совсем не случайно. Ведь персонажи «Собачьего сердца» изображены так и такими , что в профессоре, «преображающем» дворнягу ШАРИКА в человека, легко угадывается Ульянов‑Ленин, великий преобразователь одной шестой земного ШАРА.
Эту схожесть героя с его прототипом усиливают другие не менее выразительные детали. Всмотримся в фамилию человека, который ассистирует «преобразователю дворняжек»: Борменталь, в его профессию — хирург, и в то, чем он конкретно занимается? Ближайший сподвижник профессора Преображенского оперирует скальпелем, то есть режет, как говорятся, по живому, с кровью.
Попробуем перевести фамилию Борменталь на русский язык. «Бор» — это зубоврачебное сверло, которого все боятся, как огня, «менталь» — это «способ мышления». Стало быть, «борменталь» — это «образ мыслей зубодробительный».
А теперь ещё раз вспомним, что в первые годы советской власти правой рукой Ленина, то есть вторым лицом в большевистской иерархии, был человек, с детства носивший фамилию Бронштейн и под псевдонимом Троцкий возглавлявший Красную армию. На его совести — море крови, пролитой Россией в гражданскую войну. А его жёсткие (поистине «зубодробительные») планы преобразования страны в мирное время наводили на советских людей панический ужас.
Стоит ли после этого сомневаться в том, что в образе любимого ученика профессора Преображенского Булгаков вывел ближайшего сподвижника Ленина — Троцкого?
А стычки наглой и горластой команды Швондера с профессором Преображенским? Разве не напоминают они те, скажем так, «трения», что возникали в самом начале 20‑х годов между заболевшим Лениным и «тройкой» во главе с Зиновьевым? Сначала соратники Владимира Ильича «упекли» его в Горки, потом изолировали в кремлёвской квартире, а затем вновь отправили в подмосковный особняк — умирать. Разве не о том же самом мечтает «новое домоуправление дома» во главе со Швондером, когда всячески пытается «уплотнить» профессора?
Обратим внимание и на весьма примечательную личность, ставшую своеобразным «донором» для дворняги Шарика. Это 25‑летний трактирный балалаечник Клим Чугункин, убитый ножом в спину в закусочной «Стоп‑сигнал» на Преображенской заставе. Кого имел в виду Булгаков, с кого «списывал» своего героя?
Загадка несложная, потому как за всю историю страны Советов имя Клим среди вождей встречается только один раз и принадлежит оно К.Е. Ворошилову. Климент Ефремович был активным участником гражданской войны, во время обороны Царицына сблизился со Сталиным. В самом начале 1925 года прибыл в пролетарскую столицу с Северного Кавказа, чтобы возглавить Московский военный округ, сменив на этом посту верного сподвижника Троцкого Н.И. Муралова. Через полгода Ворошилова назначили наркомвоенмором, а через два десятка лет он стал первым маршалом Советского Союза.
Разобравшись с именем, попробуем отгадать, от кого трактирный балалаечник получил свою «чугунную» фамилию? Загадка тоже не из трудных, потому как среди тогдашних советских вождей только у одного в фамилии присутствовало «железо» — у Иосифа Сталина. Его‑то (вместе с Климом Ворошиловым) Булгаков и определил в «доноры» к дворовому псу, из которого профессор Преображенский «нечаянно» создал нового советского человека. Так что напрасно писала Белозёрская об ошибке учёного‑хирурга. Ошибся не он, ошибались большевистские лидеры. И ошибки их были трагическими, роковыми.
А теперь, вновь вспомнив о том, как Булгаков играл со словами и буквами, вглядимся в название повести, в его начальные буквы — С.С.! Эта аббревиатура уже встречалась нам в «Дьяволиаде», где фигурировали «с волочные с пички», те же — «С.С.». С тех же букв начинаются и весьма популярные в те годы словосочетания: «С трана С оветов» и «С оветский С оюз». Получается, что Булгаков отождествлял эти (священные для каждого пролетария) понятия с какими‑то «С волочными С пичками» и «С обачьим С ердцем»? Подобную выходку вполне можно было расценить как плевок в лицо первой в мире державе рабочих и крестьян.
И ещё. Как и в предыдущих булгаковских повестях, в «Собачьем сердце» вновь обращают на себя внимание слова, начинающиеся (а теперь ещё и заканчивающиеся) на букву «П»! П рофессор ФилиПП ФилиПП ович П реображенский живёт не где‑нибудь, а на П речистенке, п рохвост Шариков становится П олиграфом П олиграфовичем — снова всё те же загадочные «П», «П», «П»?
Странное пристрастие к буквам, напоминающим виселицы. Это не могло не броситься в глаза. А огромное количество подковырок и колкостей в булгаковской повести заставило крепко призадуматься тех, кому советская власть вменила в обязанность искать и искоренять крамолу.
