Обыск, как и положено, продолжался всю ночь. Под утро был составлен протокол:
«На основании ордера Объединённого Государственного политического управления за № 2287 от 7 мая мес. 1926 г. произведён обыск у гр. Булгакова в д. № 9, кв. № 4 по у л. Кропоткина, пер. Чистый, сотрудником Врачёвым.
При обыске присутствовали обыскиваемый Булгаков М.А. и арендатор дома Градов В.В.
Взято для доставления в Объединённое Госполитуправление следующее:
1. Два экземпляра перепечатанных на машинке „Собачье сердце“.
2. Три дневника: за 1921‑23 и 25 годы…»
После нежданного визита Булгаков приходил в себя полторы недели. А 18 мая подал в ОГПУ заявление:
«При обыске, произведённом у меня представителями ОГПУ 7‑го мая 1926 г. (ордер № 2287, дело 45), у меня были взяты с соответствующим занесением в протокол — повесть моя „Собачье сердце „в 2‑х экземплярах на пишущей машинке и 3 тетради написанных мною от руки черновых мемуаров моих под заглавием „Мой дневник“.
Ввиду того, что „Сердце“ и „Дневники“ необходимы мне в срочном порядке для дальнейших моих литературных работ, а „Дневники“, кроме того, являются для меня очень ценным интимным материалом, прошу о возвращении мне их».
24 июня аналогичное письмо‑прошение было направлено и Председателю Совнаркома.
Никаких ответов на просьбы не последовало. Правда, сохранились свидетельства о том, что Сталин, Молотов и другие члены политбюро с интересом читали булгаковские дневники.
Лишь 22 сентября 1926 года писателя вызвали на Лубянку.
Допрашивал его следователь С.Г. Гендин. Семён Григорьевич был в приятельских отношениях с Яковом Аграновым, уже тогда занимавшим пост заместителя начальника секретного отдела ОГПУ. Вместе они посещали собрания лефовцев на квартире Маяковского.
В книге «ГРУ. Дела и люди» про этого следователя сказано:
«Гендин Семён Григорьевич
04.1902, г. Двинск
Еврей. В РККА с 1918. Член ком. Партии с 1918. Окончил Московские командные артиллерийские курсы (1920), Высшие военно‑химические курсы РККА (1921).
Участник Гражданской войны. Командир взвода, батареи, помощник начальника артиллерии Новороссийского укрепрайона.
С 1921 в органах ВЧК».
Протокол допроса Булгакова давно опубликован. Эти «Показания по существу дела» дают основания предположить, что допрашиваемый писатель решил не лукавить. И не таясь, заявил о том, что он сын статского советника, что окончил медицинский факультет университета, что литературной деятельностью начал заниматься, служа в Добровольческой армии.
«В своих произведениях я проявлял критическое и неприязненное отношение к Советской России… Мои симпатии были всецело на стороне белых, на отступление которых я смотрел с ужасом и недоумением».
Обе фразы подчеркнул следователь, тем самым особо их выделяя…
Чувствуя растущую настороженность со стороны Гендина, Булгаков сообщил, что с белыми давно уже не имеет никаких отношений, и что он «несколько месяцев» писал статьи для газеты «Правда». Кроме того…
«Связавшись слишком крепкими корнями со строящейся Советской Россией, не представляю себе, как бы я мог существовать в качестве писателя вне её. Советский строй считаю исключительно прочным. Вижу много недостатков в современном быту и благодаря складу моего ума отношусь к ним сатирически и так и изображаю их в своих произведениях».
На вопрос следователя, почему до сих пор не напечатана его новая повесть, допрашиваемый ответил:
«“ Повесть о собачьем сердце“ не напечатана по цензурным соображениям. Считаю, что произведение „Повесть о собачьем сердце „вышло гораздо более злостным, чем я предполагал, создавая его, и причины запрещения печатания мне понятны».
На вопрос, где и как часто повесть читалась, последовал ответ:
«Должен отметить, что неоднократно получал приглашения читать это произведение в различных местах и от них отказывался, т. к. понимал, что в своей сатире пересолил в смысле злостности и повесть возбуждает слишком пристальное внимание…»
Когда же следователь прямо спросил, есть ли в «Собачьем сердце» политическая подоплёка, Булгаков откровенно признался:
«Да, политические моменты есть, оппозиционные существующему строю. Но склад моего ума сатирический. Из‑под пера выходят вещи, которые, порою, по‑видимому, остро задевают общественно‑коммунистические круги.
Я всегда пишу по чистой совести и так, как вижу! Отрицательные явления жизни в Советской стране привлекают моё пристальное внимание, потому что в них я инстинктивно вижу большую пищу для себя (я — сатирик)».
Разумеется, о своём плане мщения советской власти Булгаков не сказал ни слова. Но полностью признал свою вину, состоявшую, по его словам, в том, что он находится в «оппозиции существующему строю» и «злостно» противодействует ему своими «сатирическими произведениями».
Дерзкого писателя, включённого под номером семь в список кандидатов на высылку из страны, на время оставили в покое. Но установили строжайший контроль над его творчеством. И это понятно — слишком дерзкими и вызывающими были написанные им книги. Слишком откровенно высмеивал Булгаков советскую власть.
В «Дьяволиаде» эта власть была представлена в образах обюрократившихся сотрудников спичечной базы. В «Роковых яйцах» революционные ленинские идеи воплощались в злобных земноводных монстрах, нагрянувших на Россию. В «Собачьем сердце» сама попытка преобразования мира и человечества приводила к созданию «исключительного прохвоста» Шарикова. Сатира каждой из трёх повестей била наотмашь, без всякой жалости и снисхождения выставляла большевистский режим на всеобщее посмешище.
Как известно, сильные мира сего очень не любят, когда над ними смеются. Такого они никому и никогда не прощают. Булгаков, к счастью для него, быстро разобрался в ситуации. И мгновенно сменил свою маску, так раздражавшую большевиков. Встречи с всесильным ОГПУ заставили Михаила Афанасьевича надолго прекратить сочинение опасной сатирической прозы и целиком переключиться на создание, как ему казалось, вполне безобидных драматургических произведений. Из пересмешника сатирика он переквалифицировался в драматурга. Героями его пьес стали самые обычные люди, каких на Земле миллионы. Их волновали не идеи, а простые жизненные ситуации, обычные мелочи быта. Довольно скоро Булгаков убедился в том, что сделал правильный выбор — судьба стремительно вознесла его на вершину литературного Олимпа.
Часть вторая
На вершине Олимпа
Глава первая
Наступление мастера
Поворот к драматургии
