«… сам Булгаков получает теперь с каждого представления 180 рублей (проценты)».
Пришедшее к драматургу материальное благополучие особенно бесило его недругов. В каких только грехах ни обвиняли Булгакова! При этом с неизменным злорадством указывали на булгаковскую страсть высмеивать и дискредитировать всё советское. Не случайно заметка в БСЭ заканчивалась фразой:
«Такой характер устремлений ставит Булгакова]на крайний правый фланг современной русской литературы, делая его художественным выразителем правобуржуазных слоёв нашего общества».
Критическая буря, разразившаяся в печати, не на шутку раззадорила писателя. Он даже завёл специальную папку, озаглавив её «Список врагов Булгакова по Турбиным». И стал заносить туда фамилии всех, кто высказывался против его пьесы. В другую папку, названную «Авторы ругательных статей», складывались вырезки соответствующего содержания из газет и журналов.
Но в глубинах писательской души, конечно же, было неспокойно. Ярлыки, обидные эпитеты и клички, которыми награждали его повсюду, всё чаще выводили из себя. Хотя, как известно, к самим прозвищам Михаил Афанасьевич относился спокойно. Сам любил с лукавой улыбкой награждать шутливыми именами себя и окружающих. Л.Е. Белозёрская свидетельствовала:
«Мы любили прозвища. Как‑то М.А. вспомнил детское стихотворение, в котором говорилось, что у хитрой злой орангутанихи было три сына: Мика, Мака и Микуха. И добавил: Мака — это я. Удивительнее всего, что это прозвище — с его же лёгкой руки — очень быстро привилось. Уже никто из друзей не называл его иначе… Сам М.А. часто подписывался Мак или Мака».
Да, повеселиться, пошутить, покуражиться (в том числе и над самим собой) Булгаков любил. Но только в домашней обстановке. В публичных же дискуссиях старался участия не принимать. А если и приходил на какой‑нибудь очередной «суд» над своей пьесой, то чаще всего отмалчивался. В открытые пререкания предпочитая не вступать. Даже с теми, кто злобно набрасывался на его творчество.
Впрочем, в трескучей шумихе вокруг «Дней Турбиных» были и свои положительные моменты. Ведь весь этот злобный пропагандистский вой можно было рассматривать как своеобразную ответную реакцию советской власти на его (булгаковское) «мщение». Значит, он угадал, куда следует наносить удар. Значит, он на правильном пути. Иными словами, знай наших!
Вспоминая впоследствии о тех временах, Любовь Белозёрская писала:
«Мы часто опаздывали и всегда торопились. Иногда бежали за транспортом. Но Михаил Афанасьевич неизменно приговаривал: „Главное — не терять достоинства!“»
Страстное стремление во что бы то ни стало сохранить собственное достоинство помогало Булгакову воспринимать критическую бурю, разразившуюся вокруг него и его произведений, с олимпийским спокойствием. Ожесточённые нападки официальной критики лишь подливали масла в огонь, распаляя азарт и желание ответить всем своим гонителям адекватно и хлёстко.
Судьбе было угодно, чтобы исполнение этих желаний долго ждать себя не заставило. Ровно через двадцать три дня после мхатовской премьеры (28 октября 1926 года) был показан спектакль по другой булгаковской пьесе, действие которой разворачивалось в уютной московской квартире.
«Зойкина квартира»
Булгаковеды давно установили, что поводом к написанию пьесы послужил неожиданный визит к Михаилу Булгакову двух театральных работников. Случилось это где‑то в середине 1925 года, куда мы на время и перенесёмся. Гостей было двое, и оба оказались из…
Но пусть лучше об этом расскажет Л.Е. Белозёрская. Правда, она, как всегда, не очень точна в деталях. Например, театр, который представляли гости, таковым в ту пору ещё не был и назывался Вахтанговской студией. Но на суть излагаемой истории это обстоятельство не влияет, поэтому и обратимся к воспоминаниям Любови Евгеньевны.
Итак, на «голубятню», что располагалась в Чистом переулке, нагрянули неожиданные гости.
«Оба оказались из Вахтанговского театра. Помоложе — актёр Василий Васильевич Куза…постарше — режиссёр Алексей Дмитриевич Попов. Они предложили Михаилу Афанасьевичу написать комедию для театра.
Позже, просматривая отдел происшествий в вечерней „Красной газете“ (тогда существовал таковой), Михаил Афанасьевич натолкнулся на заметку о том, как милиция раскрыла карточный притоп, действовавший под видом пошивочной мастерской в квартире некой Зои Буяльской. Так возникла идея комедии „Зойкина квартира“».
Есть и другие версии зарождения замысла этой пьесы, по которым хозяйка «квартиры» списана не с Зои Буяльской, а с…
Впрочем, не в этом главное. Важнее то, что к концу 1925 года пьеса была завершена, 1 января 1926 года с театром был заключён договор, 11 января Булгаков читал свой драматургический опус вахтанговцам, а 4 марта «Известия» сообщили:
«Начались работы по постановке новой пьесы М. Булгакова „Зойкина квартира“».
На генеральную репетицию 26 апреля была приглашена публика, состоявшая в основном из представителей курирующих органов. После просмотра спектакля кураторы заявили, что на такую постановку они не могут дать разрешения. И потребовали серьёзных переделок в тексте пьесы.
26 июля Михаил Афанасьевич писал режиссёру А.Д. Попову:
«Я сейчас, испытывая головные боли, очень больной, задёрганный и затравленный, сижу над переделкой. Зачем?
Я переделываю, потому что, к сожалению, я „Зойкину“ очень люблю и хочу, чтоб она шла хорошо.
И готовлю ряд сюрпризов».
Ох, лукавил Булгаков! Заявляя (на полном серьёзе) о вещах, которые вряд ли имели место на самом деле.
Голова у него, вполне возможно, действительно изредка побаливала — с кем, как говорится, не бывает. Но были ли основания писать о «затравленности», изображая себя «задёрганным» и «очень больным»? Ведь на дворе стояло лето, время отпусков. И «травить» Булгакова пока ещё никто не собирался — до премьеры «Дней Турбиных» было ещё три месяца, и всё внимание критикующей советской общественности было направлено в тот момент на стирание в порошок «лунной» повести Бориса Пильняка.
Но Михаил Афанасьевич продолжал упорно жаловаться на здоровье. 19 августа он написал Вересаеву:
«Мотаясь между Москвой и подмосковной дачей (теннис в те редкие промежутки, когда нет дождя), добился стойкого и заметного ухудшения здоровья».
Опять «ухудшение»? К тому же «стойкое» и «заметное». Какое‑то маниакальное стремление объявлять себя нездоровым.
Впрочем, не следует забывать, что многое из того, о чём говорил или о чём писал тогда Булгаков, не всегда, скажем так, надо принимать за чистую монету Слишком обожал он разного рода розыгрыши и мистификации. Слишком любил напускать туман в глаза и наводить тень на плетень. А истинное положение вещей старался скрыть самым тщательнейшим образом.
